6/15 Дети ГУЛАГа

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

это очень рано, с самого поступления моего в детский дом. В нас воспитывали бдительность и недоверие ко всему на свете. Нам очень повезло, что мы родились в стране, где произошла революция, давшая всему народу счастье. Но надо быть всегда настороже, потому что враг не дремлет, он всеми способами хочет это счастье разрушить.

Так с раннего возраста советская власть формировала из нас людей, которые ей были нужны, которые пошли бы за ней без оглядки.

Опубликовано: Николаев М.И. Детдом. Russica Publishers, Inc. New York, 1985. С. 13-17, 40-42, 48-50.

№ 129

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О.Л. АДАМОВОЙ-СЛИОЗБЕРГ БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА В 1936 году

<...>

Камера была огромная, сводчатые стены в подтеках, по обе стороны узкого прохода сплошные нары, забитые телами, на веревках сушились какие-то тряпки. Все заволакивал махорочный дым. Было шумно, кто-то ссорился и кричал, кто-то плакал в голос.

Когда Женя Быховская, <с которой мы вместе сидели на Лубянке>, позвала меня лечь рядом с собой, соседка ее, Мотя, встретила меня приветливо. Она оттеснила двух своих соседок, Нину и Валю, приговаривая:

- Ничего, в тесноте, да не в обиде, видите, подружки встретились. Благодаря Мотаному заступничеству образовалась щель сантиметров в сорок,

куда я и влезла. Этого мне было вполне достаточно, но одно меня смущало: лежали мы как селедки, голова к голове, а на щеках у Моти были какие-то страшные черные пятна, вызывающие невольную брезгливость. Хотя Женя мне сказала, что они не заразные, я невольно старалась закрыть платком лицо. Мотя это заметила.

- Вы не бойтесь, — сказала она мне, — я не заразная, это я отморозила щеки. Эти пятна Мотю очень огорчали и угнетали, она по целым часам делала себе

массаж, которому ее выучила Нина, и спрашивала, бледнеют ли пятна: ведь зеркала у нас не могло быть.

Мотя была грамотная, но читать, как она выражалась, не приучена. Она меня жалела, что я по целым дням читаю.

- Да вы отдохните, — говорила она и очень удивлялась, когда я ее уверяла, что отдыхаю только с книгой.

<...>

Ей было двенадцать лет, когда кончилось ее мирное детство в селе близ Тарусы. Детство вспоминалось грибами и ягодами, плесканием по целым дням с ребятами в Оке, поездками в ночное, чудесной бабушкой, которая была первая песенница и сказочница на селе. Училась она легко и радостно, и учительница звала ее «Эдисончик».

- Больно я шустрая была к арифметике и еще что сообразить, приспособить. Печку электрическую починю, пробки прогорят — вставлю. Воду из ручья провела на школьный двор. Учительница очень меня любила, все звала: «Эдисончик, Эдисончик».

Эта жизнь кончилась в 29-м году, когда родителей Моти раскулачили и сослали с тремя детьми, из которых старшей была Мотя, на Северный Урал. Привезли их в сентябре в лес, выгрузили и велели строиться. Лил дождь со

ГЛАВА I. «МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ МИР ПОСТРОИМ...» 1918-1936 гг.

221

снегом, кричали бабы, плакали дети. Кое-как вырыли землянки, слепили печки. Скотины не было, кормить детей нечем. В первый же год умерла средняя девочка. Отец с матерью пошли работать на лесоповал, а Мотя оставалась за хозяйку.

— Скучно там, — говорила Мотя, — лето дождливое, короткое, зима лютая, школы не было. Мать с отцом работают с утра до ночи, а я братишку нянчу, печку топлю, воду из снега гоню, а в землянке сыро, грязно, дымно, а ребят по соседству мало, да все тоже с утра до ночи работают. Темнеет рано, керосину нет, сижу с лучиной да с коптилкой, а братишка все простужается да кашляет.

Так Мотя прожила до 1935 года, и исполнилось ей семнадцать лет, но паспорта ей не дали, как и всем раскулаченным. В доме было плохо, отец мрачный ходил, как туча. А мать и младший братишка все болели. Мотя стала с отцом на лесоповале работать, а мать дома с братишкой. А в 1935 году, после убийства Кирова, отец напился пьяный да и скажи: «Всех бы их, начальников, неплохо перебить, чтобы народ не мучили».

Ну, естественно, забрали отца, а мать все кашляла, кашляла, да в прошлую зиму оба с братом и померли.

— Так мне тошно стало, так скучно, что решила я к бабушке в село свое убежать. Паспорта не было, денег не было. Ранней весной в 1936 году собралась я. Две пары обуви себе приготовила, сухарей насушила и пошла пешком.

За три месяца Мотя прошла почти две тысячи километров. Ночевала по деревням, а то и в копне. Как-то, еще в начале пути, в лесу заночевала, уснула крепко да в утренние заморозки щеки и отморозила. Одни ботинки сразу же развалились, потом, если дорога была сносная, — шла босиком. По деревням где Христа ради кормили, а где подрабатывала. И дошла. Бабушка от страха и радости все плакала, кормила ее, ласкала, ноги теплым салом мазала, спала с ней в одной постели, на улицу не пускала — боялась... Да все равно узнали. Только и прожила она с бабушкой неделю, а потом пришли да и забрали.

— Ну, все равно я не жалею, что убежала. В лагере людей много, кино бывает, хуже не будет!

Да, бедная, милая Мотя! Тебе —хуже не будет, некуда. <...>

В нашу переполненную камеру вводили и вводили новых арестованных. Лежали на столах, на полу под нарами, в проходе.

Большинство входило со стандартными словами: «Я тут с краешку. Меня арестовали по ошибке и должны скоро отпустить. Это недоразумение».

На эти слова никто уже не обращал внимания, каждый был занят собой.

Женщину с огромным животом, вероятно на девятом месяце, пустили, потеснившись, на нары. Дали кто платок, кто пальто, чтобы устроить ее помягче. Она лежала с темным лицом и смотрела в одну точку. Часов в двенадцать ночи она начала стонать, кусать руки. Начались роды, ее увели в больницу.

Это на всех произвело тяжелое впечатление: ведь почти все мы были матерями, представляли себе, как тяжело рожать в таких условиях.

А в два часа ночи открылась дверь и шумно вошла женщина лет тридцати пяти в открытом легком розовом платье, с красивой прической и каким-то цветком в волосах.

Женщина громко рыдала и непрерывно говорила. Из ее слов мы поняли, что первый ее муж был троцкист, он исчез с ее горизонта девять лет тому назад, оставив ей сына Левочку. Сын был хроменький, слабый ребенок. Девять лет она ждала мужа, за другого боялась выйти замуж, как бы он не обижал убогого Левочку.

222

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

Наконец она решилась выйти замуж, пятого ноября переехала к новому мужу, а шестого ноября ее взяли прямо из-за свадебного стола. Она рассказывала, плакала и непрерывно кричала:

— Левочка мой, Левочка!

Мы уже были взвинчены тем, что завтра праздник, что приводят все новых и новых людей, что у нас в камере начались роды. А тут еще эта невеста в розовом платье с цветами в волосах, кричащая: «Левочка мой, Левочка!»

Вдруг в одном углу забилась в истерике женщина, запричитала:

— Мой Юра, Юра мой! И понеслось:

— Ирочка моя!

— Мой Мишенька!

Половина камеры билась в истерике. Я закрылась с головой платком и испытывала почти непреодолимое желание тоже закричать: «Мой Шурик, моя Эл-лочка!»

Но я закусила до крови руку, зажала уши, закрыла глаза. Рядом со мной Женя Быковская дрожала крупной дрожью и тоже молчала. Мы прижались друг к другу.

Открылась дверь, надзиратели кричали, растаскивали бьющихся в истерике женщин — кого в карцер, кого в больницу, кого в пустую камеру. Через два часа все стихло, все лежали молча.

ЛИЗА

<...> Лиза, моя соседка по камере, не получает писем уже два месяца. У нее остались на воле две девочки, шести и двенадцати лет. Старшая девочка, Зоя, аккуратно писала ей, сообщая, что младшая, Ляля, не слушается и порвала новое платье, что теперь она заплетает косички и они уже длинные, 20 см. Она прислала и карточку: две беленькие девочки, гладко причесанные на косой пробор. У старшей действительно косички, но вряд ли они достигают 20 см, они совсем маленькие и смешные. Она их выставила вперед. Должно быть, это предмет ее гордости. Лиза удивительным образом прячет эту карточку от обысков, и она уже живет у нее два месяца, со дня получения последнего письма. Это большое преступление, за него можно попасть в карцер, и Лиза изволновалась и решила, что сдаст эту карточку, а то можно от волнения получить порок сердца.

<...> Вчера, после того как мы все получили письма, а она опять осталась без письма, долго плакала, а ночью шепотом рассказывала свою историю:

— Вы все из хорошей жизни, а я в детстве плохо жила. Мы с матерью ходили по дворам и пели... мы были нищие. Отца не было, никогда не было, мать нас с сестрой прижила от хозяина, она была кухаркой у чиновника (Лиза стыдилась этого и никогда не рассказывала раньше. Я поняла, почему она так не любила наши рассказы о детстве, о том, как нас учили музыке, какие елки нам устраивали, как нас баловал отец). И у матери и у нас с сестрой были хорошие голоса, и мы пели по дворам, и нам подавали много. Мы бы хорошо жили, но мать пила. А голос у нее был как у Неждановой, выпьет, бывало, и поет, и плачет. Хорошо пела и была добрая, а пила от горя. Я всегда завидовала детям, которых в школу провожала мать, а если видела детей с отцом, нарядных, беленьких, мне хотелось запустить в них комком грязи. Мы жили в углу в подвале. И вдруг, когда мне исполнилось четырнадцать лет, произошла революция. К нам пришли люди и сказали, что нас переселяют из подвала в квартиру

ГЛАВА I. «МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ МИР ПОСТРОИМ,..» 1918-1936 гг.

223

на втором этаже. Там жили буржуи, они все бросили и убежали за границу, а нам дали их квартиру со всей обстановкой, со всеми вещами. Там был рояль, были платья, посуда. Мать нарядилась, нас нарядила. Нам дали три комнаты. Мы жили в одной, потому что было холодно, но другие комнаты берегли, вытирали пыль. А потом стало тепло, и мы стали жить во всех комнатах. Мать работала комендантом этого дома, а мы с сестрой на фабрике. Там нас все любили, потому что мы всегда пели — и за работой, и на вечерах. Мы одевались очень хорошо, потому что у буржуев осталась швейная машинка и много платьев, и мать все шила и переделывала платья. Она и пить перестала. Только, бывало, по вечерам соберутся к нам товарищи, как в клуб, покушаем (мать ведь кухаркой у чиновника была и хорошо готовила), выпьем по рюмочке и поем, поем. Потом мать умерла, у нее была чахотка. Ну, хоть последние годы пожила в радости. А мы с сестрой вышли замуж. Я за председателя фабкома нашей фабрики, а она за мастера. Они были партийные, и мы стали партийные. Мы жили очень хорошо. Самое большое горе было, когда умер Ильич. Я и в партию вступила в Ленинский набор. Муж меня заставлял учиться, как Ленин велел. Две дочки у меня были. Я их одевала как куколок. Старшую уже начали учить на рояле, она хорошо успевала и тоже любила петь. У нее голосок был тоненький и чистый, как колокольчик. Бывало, на детском утреннике у нас на фабрике дочка в шелковом платье с пионерским галстуком поет, а муж мне говорит: «Лучше Зойки ни одной девчонки нет, она народная артистка будет». А я вспоминала, как по дворам ходила и завидовала детям, у которых отец есть, и так любила нашу советскую власть, что жизнь бы отдала за нее. У нас в Ленинграде вождь был тогда Зиновьев; я его любила, и муж очень уважал. Мы за него голосовали. А потом сказали, что он изменил Ленину. Было больно и непонятно. А потом был Киров. Я Кирова тоже любила, он к нам на фабрику приезжал, я вечер устраивала и пела. А потом нас арестовали. Говорят, муж был зиновьевец, за него голосовал. И я голосовала. Я считала, что он за Ленина. Если бы я знала, что он Ленину изменил, я бы его своими руками задушила.

Лиза проплакала всю ночь. Это она мне в первый раз все рассказала, и мне стало стыдно, что я считала ее грубой и глупой за то, что она все про квартиру и мебель вспоминала.

А вчера нам после обеда дали бумагу, чтобы писать письма. Лиза тоже писала, все советовала дочерям беречь свое здоровье, хорошо учиться.

Вдруг открылось окошко, и Лизе подали письмо. Оно было не совсем обычного содержания.

«Дорогая мама, — писала Зоя. — Мне пятнадцать лет, и я собираюсь вступить в комсомол. Я должна знать, виновата ты или нет. Я все думаю, как ты могла предать нашу советскую власть? Ведь нам было так хорошо, ведь и ты и папа — рабочие. Я помню, мы очень хорошо жили. Ты мне шила шелковые платья, покупала конфеты. Неужели ты у «них» брала деньги? Лучше бы мы ходили в ситцевых платьях. А может быть, ты не виновата? Тогда я не вступлю в комсомол, я никогда за тебя не прощу. А если ты виновата, то я больше не буду тебе писать, потому что я люблю нашу власть и врагов буду ненавидеть, и тебя буду ненавидеть. Мама, ты мне напиши правду, я больше хочу, чтобы ты была не виновата, и я в комсомол не вступлю. Твоя несчастная дочь Зоя».

Лиза замерла.

Из четырех страничек, что нам давали для письма, три у нее уже были написаны. Она сидела как каменная. Потом на четвертой страничке написала крупными буквами: «Зоя, ты права. Я виновата. Вступай в комсомол. Это в последний раз я тебе пишу. Будь счастлива, ты и Ляля. Мать».

224

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

Она протянула мне письмо Зои, свой ответ и стукнулась головой о стол, задыхаясь в рыданиях.

— Лучше пусть меня ненавидит... Как жить она будет без комсомола, чужой? Советскую власть ненавидеть будет. Лучше пусть меня.

Она отослала письмо, сдала карточку и больше никогда не говорила о дочерях и никогда не получала писем.

Архив МИЛО «Возвращение».

Опубликовано: Адамова-Слиозберг О.Л. Путь. — М.: «Возвращение», 1993. С. 29-34,41-42, 65-68.

Глава II

ЕЖОВ - БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937—1941 год (первое полугодие)

№ 130

ПИСЬМО НИНЫ ШВЕЦОВОЙ И.В. СТАЛИНУ

18 января 1937 г.

Здравствуйте, дорогие товарищ Сталин! Наш любимый вождь, учитель и друг всей счастливой советской страны. Дорогие товарищ Сталин! Я шлю Вам свой горячий и сердечный привет и желаю Вам лучших успехов в жизни Вашей, быть здоровым навсегда. Я хочу Вам описать мою невеселую жизнь.

Дорогие тов. Сталин! Я слыхала по радио в Ваших речах, Вы говорили, что в Советском Союзе жизнь детей очень хорошая, они учатся в школах, широко открыты им двери в школу. Это, конечно, верно, дорогие товарищ Сталин.

Дорогие Иосиф Виссарионович, я и мой брат Александр не в силах ходить в школу. Потому, что, товарищ Сталин, питания у нас нет. Корову и лошадь у нас уже отобрал Куриловский сельский Совет в 1935 году. И вот уже второй год мы живем без коровы и лошади. Теперь у нас в настоящее время нет никакой скотины ввиду того, что сельский Совет неправильно на нас наложил налог. Он учел, что отец мой ездил под извозом, но то все неверно. Отец мой не ездил, и наложили неправильно — все ложно. Одного налогу было положено 900 рублей, а всего было наложено больше двух тысяч рублей. Такой большой налог мы уплатить не в силах. Семья у нас, товарищ Сталин, 8 человек: 6 детей, самой старшей девочке — 14 лет и самому младшему — 2 года

Дорогие Иосиф Виссарионович! В колхоз мы не вступили потому, что отец мой инвалид, он сражался на двух войнах и потерял там все свое здоровье, и так что работать в колхозе не в силах. А единолично жить тоже неважно, не только неважно, но даже плохо. Но мы работаем не торопясь, помаленьку. Земли мы в настоящее время не имеем, сдали в колхоз в 1936 году.

Я, товарищ Сталин, хожу в школу в 4-й класс, а брат мой тоже ходит в школу во 2-й класс. Остальные не учатся, потому что еще молоды.

Дорогие товарищ Сталин, в школу нам ходить очень невозможно, так как нет питания, и к тому же у нас очень сильное малокровие. Дорогие товарищ Сталин! Я хочу Вам описать о моих успехах, как я учусь: отметки у меня за первую четверть были по семи предметам «отлично», а по трем предметам — «хорошо»... Но я добьюсь, чего хочу, чтобы по всем предметам за 3-ю четверть было «отлично». Но если бы, товарищ Сталин, было питание, то я училась бы еще лучше.

Ни один ученик в 4-м классе не записался в пионеры. Но я заявила вожатому отряда, что я хочу вступить в пионеры, и меня записали в звено в 6-й класс под именем Вас, товарищ Сталин.

226

ДЕТИ ГУЛАГА 1916-1956

Дорогой и любимый вождь, товарищ Сталин! Я думаю и надеюсь на Вас, что Вы окажете нам какую-либо помощь. И не оставите неисполненной мою просьбу.

Спасибо товарищу Сталину За нашу счастливую жизнь! За детство счастливое наше, За наши чудесные дни.

Так вот, товарищ Сталин, любимый наш вождь, я Вам описала свою жизнь. Надеюсь на Вас, любимый вождь счастливой страны, что Вы не оставите мою просьбу. Пишите, пожалуйста, дорогой товарищ Сталин, мне ответ, я буду ждать с нетерпением.

Мой адрес: г. Макарьев на Унже Ивановской области, Куриловский сельсовет, деревня Илейкино, Швецова Нина Васильевна.

Н. ШВЕЦОВА (мне 12 лет).

Коммунист. — 1990. № 1. С. 95-96. № 131

ЗАПИСКА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ДТК ВЦИК Н.А. СЕМАШКО НАРКОМУ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ Л.М. КАГАНОВИЧУ

23/11937г.

№11/5с

Секретно

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ тов. КАГАНОВИЧУ Л.М.

Дорогой Лазарь Моисеевич,

В свое время Центральное управление жел. дор. охраны весьма активно через местную стрелковую охрану принимало меры к недопущению передвижения на транспорте беспризорных и безнадзорных детей и подростков.

В последнее время, в связи с несомненными успехами в области ликвидации уличной детской беспризорности и безнадзорности на основе постановления СНК СССР и ЦК ВКП/б/ от 31.V.1935 г. «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности», на местах решили, что больше этим делом заниматься незачем. Ослабление этой работы привело к тому, что в последнее время вновь по жел. дор. транспорту проникает в особенности в г. Москву, значительное количество беспризорных и безнадзорных детей.

Сейчас только в одном Московском Даниловском приемнике имеется более 1000 ребят. Разумеется, что в этом меньше всего повинен транспорт, так как на местах вообще ослабло внимание к этому делу, однако недопущение передвижения беспризорных и безнадзорных детей по железным дорогам, задержание и надлежащее устройство их на месте имеет огромное значение.

Принимая со своей стороны целый ряд мер профилактического характера, одновременно считаю крайне целесообразным на основе опыта прошлого, чтобы жел. дор. охрана и другая жел. дор. администрация на местах приняли все меры к решительному прекращению беспричинного, ненужного и мешающего нормальной работе транспорта передвижения беспризорных и безнадзорных детей.

В связи с этим убедительно прошу Вас обязать Центральное Управление охраны жел. дор. транспорта усилить работу охраны по прекращению передви

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     227

жения беспризорных и безнадзорных детей и, как это практиковалось в прошлом, организовать соответствующие заградительные посты для прекращения приезда беспризорных и безнадзорных детей в пределы гор. Москвы и Московской области.

С коммунистическим приветом

Председатель Деткомиссий ВЦИК Н. СЕМАШКО

ГАРФ. Ф. 5207. Оп.З. Д. 31. Л. 63. Копия. Машинопись. № 132

ПРИКАЗ № 29 ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ДТК ВЦИК Н.А СЕМАШКО О ХРАНЕНИИ СЕКРЕТНЫХ ДОКУМЕНТОВ

25 марта 1937г.

В связи с наблюдающимися случаями несвоевременной сдачи работниками Деткомиссий ВЦИК секретных и не подлежащих оглашению документов в Секретную часть Деткомиссий ВЦИК, а также хранения указанных документов в общих папках сотрудников, категорически предлагается впредь всем работникам сдавать эти документы в Секретную часть немедленно по приезде из командировок и не хранить их в своих делах.

В случае несоблюдения в дальнейшем вышеуказанного порядка виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности.

Председатель Деткомиссий при ВЦИК П. СЕМАШКО

ГАРФ. Ф. 5207. Оп. 3. Д. 29. Л. 6. Заверенная копия. Машинопись.

№ 133

ПРИКАЗАНИЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ДТК ВЦИК

Н.А СЕМАШКО О ЛИКВИДАЦИИ ПОСЛЕДСТВИЙ

ВРЕДИТЕЛЬСТВА В ДЕТДОМАХ

21/IX 1937г. № 46/5 Срочно Секретно

Председателю Орджоникидзевской краевой Деткомиссий тов. Панфилову

По сообщению газеты «Колхозная газета» Петровского района от 4.1Х.37г., на процессе над контрреволюционно-вредительской организацией, действовавшей в Новоселицком районе, вскрыто, что в контрреволюционную организацию вербовались воспитанники детских домов.

Деткомиссия при ВЦИК поручает Вам в связи с этим принять соответствующие меры по ликвидации последствий вредительства в детских домах и о мерах, принятых Вами в этом направлении, доложить лично Деткомиссий ВЦИК 27 сентября с. г.

Председатель Деткомиссий при ВЦИК Н. СЕМАШКО

ГАРФ. Ф. 5207. Оп.З. Д. 31. Л. 64. Копия. Машинопись.

228

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

№ 134

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 139 «О РАЗВАЛЕ РАБОТЫ БУЗУЛУКСКОЙ ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ УНКВД ПО ОРЕНБУРГСКОЙ ОБЛАСТИ»

3 апреля 1937г. г. Москва

Несмотря на значительные средства 1.027,8 тыс. рублей, отпущенные УНКВД по Оренбургской области на строительство и развитие Бузулукской трудовой колонии, работа в последней не только не налажена, а развалена.

Производственная программа за 1936 год выполнена трудколонией лишь на 25,4%, а за период январь—февраль всего на 24,4%.

Побеги за 1936 год составили 45,2% к общему числу прошедших через колонию несовершеннолетних, когда из колонии бежало 266 воспитанников, а в течение января — февраля 1937 г. 25,4% или 98 человек.

За два года существования трудколоний сменилось семь управляющих. Среди воспитателей колонии процветает пьянство. Во главе Учебно-воспитательной части стоял Корсунский, который, по данным начальника УНКВД, является пьяницей.

Среди личного состава трудколоний господствовали ликвидаторские настроения, которые не встречали должного отпора со стороны начальников АХО и ОТК УНКВД. Люди не работали, трудовая дисциплина ослабла, развалилась воспитательная работа. Воспитанники колонии также начали разлагаться. Это разложение дошло до своего крайнего предела, когда 16 февраля с. г. группой взрослых воспитанников был убит председатель Бюро актива воспитанник Бурков.

В колонии царит бесхозяйственность, строительство недопустимо затянулось, производства колонии не обеспечены сырьем, на зимний период не было заготовлено продовольствие. Денежные средства расходуются бесконтрольно. В результате 1936 г. убыток по Бузулукской трудколоний составил 656,5 тыс. рублей.

Подобный развал всей работы трудколоний мог иметь место лишь в условиях полной бездеятельности начальников АХО и ОТК и самоустранения от работы колонии и ответственности за нее бывш. начальника УНКВД по Оренбургской области т. Райского. Несмотря на творящиеся в колонии безобразия и полное разложение, до сих пор ни один виновный не привлечен к ответственности.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Начальнику УНКВД по Оренбургской области — старшему майору государственной безопасности тов. Успенскому:

а) срочно произвести расследование перечисленных фактов и виновных в развале работы колонии привлечь к ответственности;

б) немедленно проверить кадры людей, обслуживающих колонию и устранить непригодных к работе, одновременно укрепив ее проверенными и преданными работниками;

в) перестроить всю воспитательную и производственную работу в колонии путем установления твердой трудовой дисциплины, поголовного охвата трудовыми процессами всех воспитанников, ликвидации побегов и общего оздоровления морального состояния колонии;

г) форсировать окончание строительных работ по неоконченным объектам строительства и приведения всего хозяйства колонии в образцовый порядок.

2. Начальнику Отдела трудовых колоний НКВД СССР тов. Перепелкину обеспечить производство и строительство в Бузулукской трудовой колонии необхо

ГЛАВА II. ЕЖОВ—БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     229

димым сырьем и стройматериалами, принять меры к оздоровлению финансового положения колонии.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР Комиссар государственной безопасности 3-го ранга М. БЕРМАН

ГАРФ. Ф.9401. On. 1а. Д. 17. Лл. 308-308 об. Типографский экз. № 135

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 205 «ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДКОЛОНИЙ ЗАКРЫТОГО ТИПА»

23 мая 1937 г. г. Москва

Установлено, что в трудколониях НКВД имеется некоторый процент воспитанников, состоящий из рецидивистов, «бегунов», хулиганов и дезорганизаторов производства, на которых общие меры воспитания не действуют.

Для обеспечения перевоспитания этого контингента правонарушителей,

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Реорганизовать открытые трудколоний: Пензенскую (Куйбышевской области), Верхотурскую (Свердловской области), Пушкинскую (бывш. Детскосель-скую — Ленинградской области) и Ахтырскую (УССР) в трудколоний закрытого типа, действующие на основе особого положения о них.

2. Начальникам УНКВД Ленинградской, Свердловской и Куйбышевской областей, НКВД УССР к 5 июня с.г. представить в ОТК НКВД СССР сметы на расходы, связанные с реорганизацией указанных колоний (ограждение территорий, переоборудование помещений, введение охраны, дополнительных штатов и т. п.), обеспечив окончание всех работ по реорганизации колоний в месячный срок.

3. Начальнику АХУ НКВД СССР — ст. майору государственной безопасности тов. Жуковскому в декадный срок разработать и дать указания местам о порядке и контингентах, подлежащих направлению в трудколоний закрытого типа.

Народный комиссар внутренних дел СССР Генеральный комиссар государственной безопасности ЕЖОВ

ГАРФ. Ф.9401. On. 1а. Д. 17. Л.402. Типографский экз. № 136

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА № 51 ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б)

5 июля 1937г. Строго секретно № 1151/144 ТОВ. ЕЖОВУ

РЕШЕНИЕ ОТ 5.VII.37 г.

144. - Вопрос НКВД.

1. Принять предложение Наркомвнудела о заключении в лагеря на 5-8 лет всех жен изменников родины членов право-троцкистской шпионско-диверси-онной организации, согласно представленному списку.

2. Предложить Наромвнуделу организовать для этого специальные лагеря в Нарымском крае и Тургайском районе Казахстана.

230

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

3. Установить впредь порядок, по которому все жены изобличенных изменников родины право-троцкистских шпионов подлежат заключению в лагеря не менее, как на 5—8 лет.

4. Всех оставшихся после осуждения детей-сирот до 15-летнего возраста взять на государственное обеспечение, что же касается детей старше 15-летнего возраста, о них решить вопрос индивидуально.

5. Предложить Наркомвнуделу разместить детей в существующей сети детских домов и закрытых интернатах наркомпросов республик.

Все дети подлежат размещению в городах вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тифлиса, Минска, приморских городов, приграничных городов.

АП. Ф. 3. Оп. 58. Д. 175. Л. 107.

Опубликовано: «Мемориал». Информационный бюллетень № 12 (сентябрь), 1999. С. 18. № 137

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 273 «О НЕДОСТАТКАХ В ВАЛУЙСКОЙ ТРУДКОЛОНИЙ (ДЛЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ) УНКВД КУРСКОЙ ОБЛ.»

11 июля 1937г. г. Москва

Произведенным обследованием состояния Валуйской трудколоний (для несовершеннолетних) УНКВД Курской области выявлены нетерпимые факты бездушного отношения к воспитанникам, развал и извращения воспитательной работы колонии — подмена принципов воспитания детей голым администрированием.

В результате за 1936 год из колонии бежало 235 чел. воспитанников или 20%. За 5 месяцев 1937 г. бежало 243 чел. или 23,4%.

Воспитательная работа поставлена плохо.

Питание воспитанников неудовлетворительное. Одежда рваная, многие не имели смены белья.

В общежитиях некоторые воспитанники спали на полу по 3-4 человека в ряд, покрываясь грязной, рваной одеждой и матрацами, снятыми с кроватей. В общежитиях нет тумбочек, вешалок и баков для воды.

Работа комиссий и кружков художественной самодеятельности не налажена. Руководство колонии вместо развертывания воспитательной работы организовало «особый коллектив», в котором на 22/IV с.г. находилось 60 воспитанников, размещенных в бывшей конюшне (без потолка и окон), непригодной для жилья. В этом помещении содержались воспитанники до 2-х месяцев за разные незначительные и не установленные поступки. Вместе с ними содержались и вновь прибывшие («карантин»).

Все эти факты явились результатом формально-бюрократического руководства колонией со стороны начальника ОТК УНКВД Курской области Соколова и недооценкой воспитательной работы управляющим колонией Плохих, который основную задачу трудколоний — воспитание несовершеннолетних — переложил на учебно-воспитательную часть, не справившуюся с поставленной перед ней задачей.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Начальника ОТК УНКВД Курской области Соколова с работы снять. Начальнику УНКВД майору государственной безопасности Симановскому решить вопрос о возможности дальнейшего использования Соколова на работе в системе НКВД.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     231

2. Пом. управляющего колонии по УВЧ Рогозина — с работы снять.

3. Управляющему колонией Плохих — объявить строгий выговор.

4. Освободить членов колонии от работы руководителей-воспитателей и перевести их на другую работу. Категорически воспретить использование членов колонии на воспитательной работе.

5. Так называемый «особый коллектив» ликвидировать.

6. Управляющему колонией Плохих:

а) укрепить воспитательную работу колонии, обеспечив поголовное вовлечение воспитанников в политмассовую работу;

б) добиться внимательного и чуткого отношения к нуждам и запросам воспитанников со стороны всех работников колонии;

в) пересмотреть материально-бытовые условия работников учебно-воспитательной части и создать необходимые условия для повышения их культурно-политического уровня;

г) начать подготовку к новому учебному году с расчетом полного охвата воспитанников общеобразовательной и политической учебой, подготовив соответствующее помещение, оборудование и наглядные пособия.

7. Начальнику УНКВД майору государственной безопасности Симановскому взять под личный контроль работу Отдела трудовых колоний УНКВД в деле комплектования колонии соответствующими кадрами, особенно учебно-воспитательной части, обеспечения материально-бытового обслуживания воспитанников и работников колонии.

О результатах работы донести мне к 1 августа с. г.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР Комиссар государственной безопасности 3-го ранга М. БЕРМАН

ГАРФ. Ф. 9401. On. 1а. Д. 18. Лл. 50-50 об. Типографский экз. №138

ИЗ ОПЕРАТИВНОГО ПРИКАЗА № 00447 НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР «ОБ ОПЕРАЦИИ ПО РЕПРЕССИРОВАНИЮ БЫВШИХ КУЛАКОВ, УГОЛОВНИКОВ И ДРУГИХ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ»

30 июля 1937г. г. Москва

Совершенно секретно

Материалами следствия по делам антисоветских формирований устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселков. Осело много, в прошлом репрессированных церковников и сектантов, бывших активных участников антисоветских вооруженных выступлений. Остались почти не тронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий (эсеров, грузмеков, дашнаков, муссаватистов, иттихадис-тов и др.), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов и т. п.

Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникла на предприятия промышленности, транспорт и на строительство.

Кроме того, в деревне и городе до сих пор еще гнездятся значительные кадры уголовных преступников-скотоконокрадов, воров-рецидивистов, грабителей и

232

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

др., отбывавших наказание, бежавших из мест заключения и скрывающихся от репрессий. Недостаточность борьбы с этими уголовными контингентами создала для них условия безнаказанности, способствующие их преступной деятельности.

Как установлено, все эти антисоветские элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности.

Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства.

В соответствии с этим — ПРИКАЗЫВАЮ: с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников, в Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с. г., а в Дальневосточном и Красноярском краях и Восточно-Сибирской области с 15 августа с. г.

При организации и проведении операций руководствоваться следующим:

I. КОНТИНГЕНТЫ, ПОДЛЕЖАЩИЕ РЕПРЕССИИ

1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.

2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.

3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность.

4. Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, банд, пособники, переправщики, реэмигранты — скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.

5. Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.

7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

8. Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     233

9. Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве.

И. О МЕРАХ НАКАЗАНИЯ РЕПРЕССИРУЕМЫМ И КОЛИЧЕСТВЕ ПОДЛЕЖАЩИХ РЕПРЕССИИ

1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:

а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках — РАССТРЕЛУ.

б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки.

2. Согласно представленным Вами учетным данным утверждаю Вам следующее количество подлежащих репрессии:

1. По первой категории <...>

2. По второй категории <...>

3. Утвержденные цифры являются ориентировочными. Однако, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать. Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются.

В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства.

Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории — во вторую категорию и наоборот — разрешается.

4. Семьи приговоренных по первой и второй категории как правило не репрессируются.

Исключение составляют:

а) семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям. Члены такой семьи, с особого решения тройки, подлежат водворению в лагеря или трудпоселки.

б) Семьи лиц, репрессированных по первой категории, проживающие в пограничной полосе — подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республик, краев и областей.

в) Семьи лиц, репрессированных по первой категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку, Ростове-на-Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры и Сухуми подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничных районов.

5. Все семьи лиц, репрессированных по первой и второй категориям, взять на учет и установить за ними систематическое наблюдение.

<...>

Народный Комиссар Внутренних Дел Союза ССР Генеральный Комиссар Государственной Безопасности Н. ЕЖОВ

Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. — Курск, 1999. Часть 1. С. 310—314.

234

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

№ 139

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 00486 «ОБ ОПЕРАЦИИ ПО РЕПРЕССИРОВАНИЮ ЖЕН И ДЕТЕЙ ИЗМЕННИКОВ РОДИНЫ»

15 августа 1937г.

С получением настоящего приказа приступите к репрессированию жен изменников Родины, членов правотроцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям, начиная с 1 августа 1936 года.

При проведении этой операции руководствуйтесь следующим:

Подготовка операции

1) В отношении каждой намеченной к репрессированию семьи производится тщательная ее проверка, собираются дополнительные установочные данные и компрометирующие материалы.

На основании собранных материалов составляются:

а) подробная общая справка на семью с указанием:

фамилии, имени и отчества осужденного главы семьи, за какие преступления, когда, кем и какому наказанию подвергнут; именной список состава семьи (включая и всех лиц, состоявших на иждивении осужденного и вместе с ним проживавших), подробных установочных данных на каждого члена семьи; компрометирующих материалов на жену осужденного; характеристики в отношении степени социальной опасности детей старше 15-летнего возраста; данных о наличии в семье престарелых и нуждающихся в уходе родителей, наличии детей, по своему физическому состоянию требующих ухода;

б) отдельная краткая справка на социально опасных и способных к антисоветским действиям детей старше 15-летнего возраста;

в) именные списки детей до 15 лет отдельно дошкольного и школьного возраста.

2) Справки рассматриваются соответственно наркомами внутренних дел республик и начальниками управлений НКВД краев и областей.

Последние:

а) дают санкцию на арест и обыск жен изменников Родины;

б) определяют мероприятия в отношении родителей и других родственников, состоявших на иждивении осужденного и совместно с ним проживающих.

Производство арестов и обысков

3) Намеченные к репрессированию арестовываются. Арест оформляется ордером.

4) Аресту подлежат жены, состоявшие в юридическом или фактическом браке с осужденным в момент его ареста.

Аресту подлежат также и жены хотя и состоявшие с осужденным, к моменту его ареста, в разводе, но:

а) причастные к контрреволюционной деятельности осужденного;

б) укрывавшие осужденного;

в) знавшие о контрреволюционной деятельности осужденного, но не сообщившие об этом соответствующим органам власти.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     235

5) Аресту не подлежат:

а) беременные; жены осужденных, имеющие грудных детей, тяжело или заразно больные; имеющие преклонный возраст.

В отношении таких лиц временно ограничиваться отобранием подписки о невыезде с установлением тщательного наблюдения за семьей;

6) жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием к разработке и аресту мужей.

б) Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (копирографы, стеклографы, пишущие машинки и т.п.), контрреволюционная литература, переписка, иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделиях, личные документы и денежные документы.

7) Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением необходимых белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), конфискуется.

Квартиры арестованных опечатываются.

В случаях, когда совместно с арестуемыми проживают их совершеннолетние дети, родители и другие родственники, то им помимо их личных вещей оставляется в пользование необходимые: жилая площадь, мебель и домашняя утварь арестуемых.

8) После производства обыска арестованные жены осужденных конвоируются в тюрьму. Одновременно порядком, указанным ниже, вывозятся и дети.

Порядок оформления дел

9) На каждую арестованную и на каждого социально опасного ребенка старше 15-летнего возраста заводится следственное дело, в которое помимо установленных документов помещаются справки (см. пункты «а» и «б» ст. 1) и краткое обвинительное заключение.

10) Следственные дела направляются на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР.

Начальникам управлений НКВД по Дальне-Восточному и Красноярскому краям и Восточно-Сибирской области следственных дел на арестованных Особому совещанию не высылать. Вместо этого сообщать по телеграфу общие справки на семьи осужденных (пункт «а» ст. 1), которые и будут рассматриваться Особым совещанием. Последнее свои решения по каждой семье с одновременным указанием мест заключения (лагеря) сообщает начальникам перечисленных УНКВД также по телеграфу.

Рассмотрение дел и меры наказания

11) Особое совещание рассматривает дела на жен осужденных изменников Родины и тех их детей старше 15-летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий.

12) Жены осужденных изменников Родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5-8 лет.

13) Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик.

236

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

14) Приговоры Особого совещания сообщаются для приведения их в исполнение наркомам республиканских НКВД и начальникам Управлений НКВД краев и областей по телеграфу.

15) Следственные дела сдаются в архив НКВД СССР.

Порядок приведения приговоров в исполнение

16) Осужденных Особым совещанием жен изменников Родины направляют для отбытия наказания в специальное отделение Темниковского исправительно-трудового лагеря, по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД СССР.

Направление в лагеря производить соответствующим порядком.

17) Осужденные жены изменников Родины, не подвергнутые аресту в силу болезни и наличия на руках больных детей, по выздоровлению арестовываются и направляются в лагерь.

Жены изменников Родины, имеющие грудных детей, после вынесения приговора немедленно подвергаются аресту и без завоза в тюрьму направляются непосредственно в лагерь.

Так же поступать и с осужденными женами, имеющими преклонный возраст.

18) Осужденные социально опасные дети направляются в лагеря, исправительно-трудовые колонии НКВД или в дома особого режима Наркомпросов республик по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД для первой и второй группы и АХУ НКВД СССР — для третьей группы.

Размещение детей осужденных

19) Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать:

а) детей в возрасте от 1—1,5 лет и до трех полных лет — в детских домах и яслях Наркомздравов республик в пунктах жительства осужденных;

б) детей в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет — в детских домах Наркомпросов других республик краев и областей (согласно установленной дислокации) и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов.

20) В отношении детей старше 15 лет вопрос решать индивидуально. В зависимости от возраста, возможностей самостоятельного существования собственным трудом или возможностей проживания на иждивении родственников такие дети могут быть:

а) направлены в детские дома Наркомпросов республик в соответствии с п. «б» ст. 19;

б) направлены в другие республики, края и области (в пункты, за исключением перечисленных выше городов) для трудового устройства или определения на учебу.

21) Грудные дети направляются вместе с их осужденным матерями в лагеря, откуда по достижении возраста 1—1,5 лет передаются в детские дома и ясли Наркомздравов республик.

22) Дети в возрасте от 3 до 15 лет принимаются на государственное обеспечение.

23) В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, — этому не препятствовать.

Подготовка к приему и распределению детей

24) В каждом городе, в котором производится операция, специально оборудуются:

ГЛАВА И. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     237

а) приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас же после ареста их матерей и откуда дети будут направляться затем по детским домам;

б) специально организуются и оборудуются помещения, в которых будут содержаться до решения Особого совещания НКВД социально опасные дети.

Для указанных выше детей используются, там, где они имеются, детские приемники отделов трудовых колоний НКВД.

25) Начальники органов НКВД пунктов, где расположены детские дома Нар-компросов, предназначенные для приема детей осужденных, совместно с заведующими или представителями ОБЛОНО производят проверку персонала домов и лиц, политически неустойчивых, антисоветски настроенных и разложившихся — увольняют. Взамен уволенных персонал домов доукомплектовывается проверенным, политически надежным составом, могущим вести учебно-воспитательную работу с прибывающими к ним детьми.

26) Начальники органов НКВД определяют, в каких детских домах и яслях Наркомздравов можно разместить детей до 3-летнего возраста, и обеспечивают немедленный и безотказный прием этих детей.

27) Наркомы внутренних дел республик и начальники управлений НКВД краев и областей сообщают по телеграфу лично заместителю начальника АХУ НКВД СССР тов. Шнеерсону именные списки детей, матери которых подвергаются аресту. В списках должны быть указаны: фамилия, имя, отчество, год рождения ребенка, в каком классе учится. В списках дети перечисляются по группам, комплектуемым с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попали дети, связанные между собой родством или знакомством.

28) Распределение детей по детским домам производит заместитель начальника АХУ НКВД СССР. Он телеграфом сообщает наркомам республиканских НКВД и начальникам управлений НКВД краев и областей, каких детей и в какой дом направить. Копию телеграммы посылают начальнику детского дома. Для последнего эта телеграмма должна являться основанием к приему детей.

29) При производстве ареста жен осужденных дети у них изымаются и вместе с их личными документами (свидетельства о рождении, ученические документы), в сопровождении специально наряженных в состав группы, производящей арест, сотрудника или сотрудницы НКВД отвозятся:

а) дети до 3-летнего возраста — в детские дома и ясли Наркомздравов;

б) дети от 3-х до 15-летнего возраста — в приемно-распределительные пункты;

в) социально опасные дети старше 15-летнего возраста — в специально предназначенные для них помещения.

Порядок отправки детей в детские дома

30) Детей на приемно-распределительном пункте принимает заведующий пунктом или начальник детского приемника ОТК НКВД и специально выделенный оперработник (работница) УГБ.

Каждый принятый ребенок записывается в специальную книгу, а документы его запечатываются в отдельный конверт.

Затем дети группируются по местам назначения и в сопровождении специально подобранных работников отправляются группами по детским домам Нар-компросов, где сдаются вместе с их документами заведующему домом под личную его расписку.

31) Дети до 3-летнего возраста сдаются лично заведующим детскими домами или яслями Наркомздравов под их личную расписку. Вместе с ребенком сдается и его свидетельство о рождении.

238

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

Учет детей осужденных

32) Дети осужденных, размещенные в детских домах и яслях Наркомпросов и Наркомздравов республик, учитываются АХУ НКВД СССР.

Дети старше 15-летнего возраста и осужденные социально опасные дети учитываются 8-м отделом ГУГБ НКВД СССР.

Наблюдение за детьми осужденных

33) Наблюдение за политическими настроениями детей-осужденных, за их учебой и воспитательной жизнью возлагаю на Наркомов внутренних дел республик, начальников Управлений НКВД краев и областей.

Отчетность

34) О ходе операции доносить мне 3-дневными сводками по телеграфу. О всех эксцессах и чрезвычайных происшествиях — немедленно.

35) Операцию по репрессированию жен уже осужденных изменников Родины закончить к 25 октября с. г.

36) Впредь всех жен изобличенных изменников Родины, правотроцкистских шпионов арестовывать одновременно с мужьями, руководствуясь порядком, устанавливаемым настоящим приказом.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Генеральный комиссар государственной безопасности ЕЖОВ

Информационный бюллетень Правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал» № 12. 1999. С. 19—21.

№ 140

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 0124 «О РЕЗУЛЬТАТАХ ОБСЛЕДОВАНИЯ ВЕРХОТУРСКОЙ ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ НКВД И О НЕДОСТАТОЧНЫХ МЕРОПРИЯТИЯХ, ОБЪЯВЛЕННЫХ В ПРИКАЗЕ ПО УПРАВЛЕНИЮ НКВД СВЕРДЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ № 1122 ОТ 17 АВГУСТА 1937 г. В ОТНОШЕНИИ ЛИЦ, ВИНОВНЫХ В ПРОЯВЛЕННЫХ ПРЕСТУПНЫХ ДЕЙСТВИЯХ»

13 октября 1937 г. г. Москва Секретно

Обследованием финансово-хозяйственной деятельности Верхотурской трудовой колонии, произведенным с 15 по 23 июля с.г. распоряжением начальника Управления НКВД по Свердловской области — комиссара государственной безопасности 3-го ранга Дмитриева, выявлена преступная деятельность со стороны целого ряда лиц, причем методы преступной деятельности говорят о явном вредительстве.

Как иначе назвать, если не вредительством, следующие факты: а) в апреле м-це заболевает цингой 487 воспитанников, из них 3 смертных случая.

В мае м-це выдачу помидор, как противоцинготное, прекращают из-за отсутствия их на складе, в то же время комиссией при обследовании установлено наличие 22-х бочек помидор (4700 кг).

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     239

б) Строительство производственных зданий (электростанция, лесозавод, ле-сосушилка) и монтаж оборудования произведены с исключительно большим количеством дефектов и недочетов и безо всякой увязки во взаимодействии.

Расположение цехов таково, что подвоз лесоматериалов в лесопилку и деревообделочную фабрику невозможен, и эта работа выполняется вручную.

Приказом по Управлению НКВД Свердловской области от 17 августа с.г. № 1122 «О результатах обследования Верхотурской трудовой колонии НКВД» — совершенно не отмечено фактов вредительства и преступного развала колонии.

Вся тяжесть вины и ответственности приказом возложены только на заключенных (Пьянзина, Голоскокова и Галкина).

Наложенные приказом дисциплинарные взыскания: на начальника ОТК Ме-телева (предупреждение), его помощника Суслова (10 суток ареста), управляющего Верхотурской колонией Цикарева (строгий выговор), его помощника Мур-зина (уволен), главного бухгалтера колонии Варзаносова (10 суток ареста), начальника Финотделения ОТК Денисова (5 суток ареста) — совершенно не соответствуют тяжести вины этих лиц.

Придавая исключительное значение делу трудового и политического воспитания подростков и должной организации производственной и финансовой деятельности трудовых колоний,

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Наблюдение за принятием необходимых мероприятий к оздоровлению колонии начальнику Управления НКВД по Свердловской области комиссару государственной безопасности 3-го ранга тов. Дмитриеву принять непосредственно на себя или возложить на одного из своих заместителей.

2. На основании материалов произведенного обследования и материалов, выявленных документальной ревизией, как колонии, так и аппарата ОТК — начальника ОТК Метелева, его помощника Суслова, управляющего Верхотурской колонией Цикарева, его помощника Мурзина, главного бухгалтера Варзаносова, начальника Финотделения ОТК Денисова предать суду. От занимаемых должностей указанных лиц отстранить.

3. Бывшего начальника ОТК Князева, передоверившего свое руководство по организации, налаживанию и эксплоатации производств колонии посторонней бригаде, а руководство строительством и монтажом — группе лиц, лишенных свободы, что привело к вредительскому строительству и монтажу электростанции, лесозавода и лесосушилки — привлечь к судебной ответственности.

Особоуполномоченному НКВД проследить за настоящим делом и результаты его доложить мне по окончании следствия.

Обращаю внимание начальника ОТК Центра, начальников ОТК на местах и начальников Колоний, что дело с охраной соцсобственности в колониях и трудовым воспитанием обстоит весьма неблагополучно (Верхотурская, Земо-Ав-чельская, Томская колонии и ряд других).

Начальникам УНКВД — НКВД из приведенного в настоящем приказе надлежит сделать надлежащие выводы и принять самые решительные меры к своевременному выявлению и искоренению злоупотреблений, привлекая к суровой ответственности всех без исключения лиц, как непосредственно проявивших преступную деятельность, так и допустивших или попустительствовавших этим преступлениям.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР старший майор государственной безопасности РЫЖОВ

ГАРФ. Ф. 9401. On. 1а. Д. 16. Лл. 127-127 об. Типографский экз.

240

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

№ 141

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 0130 «ОБ ОРГАНИЗАЦИИ КИРОВСКОЙ ТРУДКОЛОНИЙ ДЛЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАКРЫТОГО ТИПА»

27 октября 1937 г. г. Москва Секретно

Установлено, что имеющиеся в системе ОТК НКВД 3 закрытых трудколоний (для мальчиков) не в состоянии обеспечить перевоспитания всего контингента рецидивистов, бегунов, хулиганов и дезорганизаторов производства, на которых общие меры воздействия не действуют.

Для полного обеспечения перевоспитания этого контингента правонарушителей,

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Реорганизовать открытую Кировскую трудколонию УНКВД Кировской области в трудколонию закрытого типа емкостью в 400 человек, действующую на основе особого положения.

2. Начальнику УНКВД Кировской области капитану государственной безопасности Газову к 10 ноября с. г. представить в ОТК НКВД СССР смету на расходы, связанные с реорганизацией указанной колонии (ограждение территории, переоборудование помещений, введение охраны, дополнительные штаты и т.п.), обеспечив окончание всех работ по реорганизации колонии силами стройотдела АХО УНКВД к 25 ноября с. г.

3. Начальнику ОТК НКВД СССР т. Яцкевичу разработать вопрос об организации еще одной трудколоний закрытого типа.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР старший майор государственной безопасности РЫЖОВ

ГАРФ. Ф.9401. On. 1а. Д. 16. Л. 138. Типографский экз. № 142

ИЗ ПРИКАЗА НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 560 «О РЕЗУЛЬТАТАХ ОБСЛЕДОВАНИЯ УЛЬЯНОВСКОЙ ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ УНКВД ПО КУЙБЫШЕВСКОЙ ОБЛАСТИ»

29 декабря 1937 г. г. Москва

Произведенным в декабре месяце 1937 года обследованием Ульяновской трудовой колонии установлено, что в результате преступной бездеятельности руководителей колонии и ОТК УНКВД по Куйбышевской области колония доведена до развала.

Воспитанники колонии не снабжены бельем, одеждой, обувью и содержатся в антисанитарных условиях, в результате этого распространена вшивость и имел место ряд случаев заболевания сыпным тифом среди воспитанников.

Культурно-массовая и политико-воспитательная работа, среди воспитанников почти отсутствует. Вместо этого воспитательский состав применяет недопустимые методы запугивания и грубость к воспитанникам.

Школа колонии к учебному году не была подготовлена, и из одиннадцати классов работают лишь четыре, в результате из количества 600 воспитанников школой охвачено 400, посещаемость равна 65%.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     241

При всем этом допущена экономия 425 ООО руб., ассигнованных на содержание воспитанников, с обращением этой сумМы незаконно на другие цели в оборотные средства, а также не освоено 83.000 руб. из фонда им. Ленина, отпущенные на оборудование общежития, клуба и столовой.

200 чел. воспитанников не охвачены трудом на производстве. Все это вместе взятое привело к тому, что побеги воспитанников из колонии носят систематический характер, составив за 10 месяцев 1937 года — 659 человек.

<...>

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР старший майор государственной безопасности РЫЖОВ

ГАРФ. Ф.9401. On. 1а. Д. 18. Лл.254-254 об. Типографский экз. № 143

ИЗ ПИСЕМ ДЕТЕЙ РЕПРЕССИРОВАННЫХ В «МЕМОРИАЛ»

Я попала в детский дом в тридцатых годах. О своих родственниках ничего не знаю. По-моему, если есть хотя бы один процент вероятности, то необходимо заняться наведением справок. О себе. По паспортным данным я Дальская Евгения Михайловна 5 июня 1933 г. рождения, русская, г. Кузнецк (область, край не указаны). При оформлении документов эта деталь всегда привлекала мое внимание. Говорили, так не бывает, должна быть указана область, но так есть.

Своего свидетельства о рождении я не видела ни одного раза. 24 августа 1949 года, еще будучи в Пеньковском детском доме Ульяновской области, я получила паспорт в Тагайском отделении милиции. Были какие-то неясности, в свидетельстве были две фамилии. Решили выдать паспорт на Дальскую Евгению Михайловну, т. к. я значилась по данной фамилии. Другой фамилии я не знала, мне о ней никогда не говорили. В то время свидетельство о рождении при получении паспорта оставалось, каК мне говорили, в паспортных столах. При выпуске из детского дома свидетельства я не получила. Только паспорт, но меня всегда беспокоил этот вопрос.

Спустя некоторое время я обратилась в Тагайский отдел милиции, чтобы мне дали данные свидетельства о рождении, но ничего определенного не получила. Сказали, что документы уничтожены за давностью. Решила обратиться в ЗАГС г. Кузнецка Пензенской области. В паспорте был номер свидетельства о рождении, на основании которого мне выдали паспорт. По этому номеру я и просила Кузнецкий ЗАГС дать мне данные свидетельства о рождении на Дальскую Евгению Михайловну. Мне сообщили, что по данному номеру зарегистрирован другой человек. Что делом занималась врач (вроде Попова). Дальская Евгения Михайловна у них не значится. В конце была приписка, что было очень тяжелое время и они (кто они?) вынуждены так поступить, чтобы ты осталась в живых.

Кто я в действительности? Когда, где и при каких обстоятельствах я стала Дальской Е.М.? Не знаю.

Жила в Куйбышевской области, в Богородском детском доме № 35 или 36, в Кинель-Черкасском детском доме. Решила навести справки через Куйбышевское облоно о моих родителях. Мне сообщили, что данные дать не могут, а получить их можно только по усмотрению милиции. В какую милицию — не сообщалось.

И при всем том я помню некоторые моменты себя дома. Маму за швейной машинкой (ножной). Я прошу у нее иголку с ниткой. Запомнились занавески на окне, вышитые ришелье. Помню за столом обеденным с семьей. Себя в са

242

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

ду. Кустарник такой высокий и частый, а я ощущаю себя такой маленькой. Мне тяжело преодолеть эти «дебри». Недалеко от сада канавы. Обычно такие канавы я видела по линиям железных дорог.

И последнее. Настежь раскрытая дверь. Вдали комнаты темнота, справа кровать пустая, что-то случилось. Почему-то я одна. Страшно. Я спряталась за створку двери...

ЕЖ ДАЛЬСКАЯ, г. Пушкино, Московской обл.

Опубликовано: Звенья: Исторический альманах. Вып. 1. М., 1991. Стр. 60-61.

Мой отец — Лейкин Оскар Аркадьевич — был арестован в Хабаровске в 1937 году. Он работал тогда начальником краевого управления связи. Осужден был в 1938-м, умер, по сведениям ЗАГСа, в 1941-м. Мать —Полина Исааковна Акивис — арестована тогда же и отправлена на восемь лет в Карлаг.

Меня поместили в детприемник в Хабаровске, где мы, дети репрессированных, содержались вместе с малолетними преступниками. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли...

Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно...

РАМЕНСКАЯ Анна Оскаровна, г. Караганда

Наша семья состояла из семи человек: отец, мать, пятеро детей. Отец, Бачук Иосиф Михайлович, работал на Харьковском паровозном заводе мастером цеха. В ноябре 1937 года отец в четыре часа утра был увезен машиной «черный ворон». Через много лет стало известно, что он работал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где и умер. Мать, Бачук Матрену Платоновну, сорокадевятилетнюю домохозяйку, женщину малограмотную, арестовали через шесть месяцев. Потом мы как-то узнали, что мать отправлена на пять лет в Казахстан.

Меня как несовершеннолетнюю забрали в приемник-распределитель в городе Харькове, где продержали три месяца на голодном пайке, на лагерном режиме. Нас с собаками, под конвоем водили как детей политических «врагов народа». Потом меня отправили в детский дом в Черниговскую область. В школе меня исключили из пионеров как дочь «врагов народа». Брата тоже в восьмом классе исключили из комсомола, и он бросил школу и уехал на Донбасс, где устроился где-то на работу. Связи друг с другом никто не поддерживал, не разрешали.

После окончания школы я решила пойти в прокуратуру, узнать что-либо о судьбе родителей. С большим трудом узнала адрес и поехала тайком к своей маме. Впоследствии мы уже так и не смогли собраться вместе (кроме среднего брата). Так была поломана наша большая, честная, трудолюбивая, преданная родине семья, семья простого рабочего, даже не члена партии.

СТОЛЯРОВА Любовь Иосифовна, г. Житомир

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     243

Я, Новикова Мария Лукъяновна, хочу знать, где погиб наш отец, Новиков Лука Аристархович, где он захоронен. Документов у нас нет никаких, кроме свидетельства о рождении: родился он 9 июня 1897 года. А забрали его в 1937 году, в 12 часов ночи 20 сентября, прямо с работы. Работал он бессменно: днем возил воду для людей и машин, а ночью сторожевал, в общем, и домой-то совсем не приходил.

Но сначала я напишу, как нас раскулачили. В 1929 году, в эту пору мне было четыре года, нас у отца было семеро. Местная власть, сельский совет гоняли нашего отца, издевались, как им только хотелось и без всяких причин. Заберут его, свяжут руки назад и гонят восемнадцать километров до Больше-троицкой милиции. Сами верхом, а его гонят и секут хуже скотины. А там разберутся, что без всякой причины, и отпустят его. И так продолжалось издевательство до 1935 года. А потом осудили его, дали семь лет вольной высылки. Он на это был согласен, он отдал документы, но документы ему не отдали, перевели эту судимость на год тюрьмы. Он отбыл за шесть месяцев и вернулся. В это время пришел к нему бригадир и сказал: «Лукьян, подавай заявление, теперь тебя примут в колхоз...» И сразу отца послали на работу, заготавливать лес. Какая это радость была для всей нашей семьи, что нас приняли в общество! Но недолго радовались: в 37-м году его забрали...

А мать наша все эти годы, вместе с нами, сколько приняла страданий! Водила нас по чужим хатам, голых, голодных и страдавших от холода. Все у нас забрали и голых выгнали из хаты, выкинули, как котят. За все наши годы-странствия трое детей умерло... Когда умирали дети, мать уберет покойную и перекрестится: «Слава тебе, Господи, отмучилась...» — покойную уберет, а малютку на то место ложит. Думала, что она наберется болезни и помрет, а она, Бог дал, жива до сих пор. И как нам тяжко было жить каждый день! Мать где-либо разживется, сварит нам, а если не успеем поесть, то они выливают из чугуна и говорят: «Вы, кулацкие дети, жить не должны, вам все равно подыхать!» Даже карманы вывертывали и крошки вытряхивали, чтобы не досталось...

В 33-м году был такой случай. В чулане у нас только и было богатство — сундук, как раньше называли общий деревянный ящик. Пришли двое наших односельчан, повыкидывали из ящика рваное тряпье, видят — там брать нечего. А мать была одета в шубу из овечьих шкур, раньше такая одежда была, и платок на ней был теплый, а они стали насильно ее раздевать и раскрывать. Тут мы видим, что мать так терзают, и бросились к ней, и подняли крик. Они начали над ней топотать и кричать на нее: «Что ты детей научила!» — но все же не раздели, наша оборона подействовала. В общем, все не напишешь, а если все писать, получится большая книга.

А теперь мы вас просим, сможете ли вы найти то место, где отец захоронен, умер или его убили. Когда забрали его, он был в Белгородской тюрьме. Ездила мать, она в НКВД брала разрешение, чтобы передать еду. А придет туда — неделями в очереди стояли, столько миру было, страсть! А потом с Белгорода его отправили, получили мы от него первое письмо: Амурская железная дорога, он попросил денег. Получаем второе письмо: деньги пришли, хранятся около меня в кассе, а мне их не дают. А потом получили третье письмо — город Свободный, и написал: суда не видели и не слышали, но сказали, что десять лет...

А потом пишет, прошел я все комиссии, признали меня здоровым, отобрали нас таких людей, готовят к отправке, а куда будут отправлять, не знаем. Наслыш-ки есть, на Франца Иосифа Землю, и больше не было ни одного письма. Что с ним сделали, куда его дели — ничего мы не знаем. Нас, его детей, еще пять человек, три дочери и два сына. Хотя нам и самим скоро помирать, но хотим

244

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

знать, где он сложил свою голову. В ту ночь, когда его забрали, с нашего села забрали пять человек. Из них на одного друг прислал, что он умер, двое через десять лет вернулись домой и дома умерли, а нашего отца неизвестно где дели.

Я сама 25-го года рождения, помню всю нашу страшную муку от начала до конца. Когда кулачили, мне было четыре года, и я все помню с четырехлетнего возраста, как и что над нами делали, и, наверное, такого не забудешь никогда. Восемнадцать лет мы ходили по квартирам и даже по земле ходили с опаской, глупых людей очень много было. Идешь, а он встречается и тебе в глаза говорит: «Что, кулачка, ходишь?» — и мы вели себя тише воды ниже травы. Встречаешься со своим злодеем, кланяешься ему и называешь по имени и отчеству, иначе нельзя... Мы же — враги! А так рассудить: какой наш отец кулак, если он даже неграмотный и был большой трудяга, работал, себя не щадил?..

НОВИКОВА Мария Лукъяновна, Белгородская область, Шебекинский район, БолъшетроицКое п/о, с. Осиповка

Жили мы в Магнитогорске. Папа — Воротинцев Григорий Васильевич — работал на Магнитогорском комбинате разнорабочим. 22 августа 1937 года его арестовали. Меня при аресте не было. Не видела я последних минут пребывания папы дома, не услышала его прощальных слов. А 13 ноября 1937 г. пришли за мамой. Папу обвинили, что он японский шпион (согласно свидетельству о смерти он погиб в 1941 году), а маму, Воротинцеву Анастасию Павловну, — в том, что она скрывала шпионскую деятельность мужа. Она была осуждена на пять лет в Карагандинские лагеря с оставлением по вольному найму там же.

Нас с братом отвезли в клуб НКВД. За ночь собрали тринадцать детей. Потом отправили всех в детприемник Челябинска. Там было около пятисот детей и еще где-то находились дети ясельного возраста...

В детприемнике мы прожили две недели, и нас, шестерых детей, повезли в Казахстан. Нашу группу привезли в Уральск. НКВД прислало за нами «черный ворон», так как других машин у них не было, а стоял холод. Привезли нас в поселок Круглоозерный. Встретил нас директор детдома, кажется, фамилия его Краснов. До работы в детдоме он был командиром Красной Армии на Дальнем Востоке. Детдом имел плантацию, на которой трудились дети. Выращивали арбузы, дыни, помидоры и другие овощи, обеспечивали себя на круглый год. Воспитательная работа была хорошая. И вот этого директора арестовало НКВД...

В детдоме работал очень хороший воспитатель, его тоже арестовали. Он жил с очень старым отцом, который остался без средств к существованию. И мы, пока жили в Уральске, брали тайком продукты в столовой и ходили, кормили его...

После окончания седьмого класса я поступила в ремесленное училище в Магнитогорске, работала электриком в коксохимическом цехе металлургического комбината. Маму которая к этому времени отбыла срок наказания, в Магнитогорске прописывать не стали, сказали за 24 часа оставить город. Уехала она в Верхнекизильск, там паспортов не было. Когда стали давать паспорта, мама получила и приехала ко мне. Все «волчьи документы» были зашиты у нее в подушке, так она боялась. Я нашла их после ее смерти, все они почти превратились в труху. Высылаю вам то немногое, что сохранилось...

РАЗИНА Валентина Григорьевна, г. Свердловск

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     245

Моя мама, будучи еще совсем молодой, работая в типографии в Ташкенте, не вступила вовремя в комсомол (во время коллективизации их «раскулачили», и вся многодетная семья приехала жить в Ташкент). На нее было заведено дело, которое закончилось арестом. Затем поэтапная трудовая деятельность на Беломорканале, в Норильске, и последнее место ее пребывания — Казлаг, а именно Карагандинская область, село Долинское. Там я родилась в 1939 году. Жила я, естественно, не с ней, а недалеко от зоны, в детдоме для детей политзаключенных. Не пришлось мне в своей жизни никогда произнести слово «папа», так как у меня его не было. Память детства, годы, проведенные в детдоме, очень ясно запечатлелись. Она, эта память, не дает мне покоя очень много лет. В нашем детдоме жили дети от грудного возраста до школьного периода. Условия проживания были тяжелые, кормили нас плохо. Приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Но самое страшное, над нами там издевались в полном смысле этого слова. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость... Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых. Жила я там до 1946 года, пока не освободилась из заключения мама (пробыла она в лагерях 12 лет)...

Нет Николаевна СИМОНОВА

Мой брат, Трахтенберг Леонид Михайлович, 1924 г. р., в 1938 году, учеником седьмого класса, был арестован и более полугода сидел в одиночке НКВД. Причина — фамилия брата оказалась в списке активистов областной библиотеки, составленном работником библиотеки, оказавшимся «троцкистом». К счастью, отец арестованного вместе с братом приятеля Олега Вязова <...> оказался сведущим в юридических делах и добился рассмотрения дела в Верховном суде РСФСР. 8 марта 1939 г. появилось Определение Верховного суда, отменявшее постановление Ивановского облсуда от 5 февраля 1939 г., обвинявшего Вязова О.Е. и Трахтенберга Л.М. по статье 58-10 п. 1 УК, поскольку к «началу их преступных действий они имели по 13 лет каждый и не могли привлекаться по контрреволюционному преступлению согласно закону от 7/IV—1935 г.» Ребят освободили. Перевели в разные школы. Всем пригрозили, чтобы помалкивали.

Вернулась жизнь, учеба... В сорок первом внезапно на второй день войны арестовывают отца. Вскоре мать выгоняют с работы. Все мы чувствуем необходимость отпора беде. И вместе с тем — семья «врага народа». 13 сентября брат исчезает из дома. Только через три мучительных дня получили от него по почте записочку: «Мамочка, прости. Еду на фронт. Надеюсь, что папино дело повернется благоприятно». Писали Сталину, он — с фронта, мать — отсюда. Успели получить от брата сообщение, что он получил наше известие о возвращении отца из лагеря. (Отца, смертельно больного, сактировали в 1943 году. Два года в Вятлаге превратили его, доброго, здорового и веселого человека, в подавленного и запуганного инвалида. Два месяца не дожил он до окончания войны.) Брат был ранен, снова фронт. Погиб, исчез 13-15 сентября 1943 года при нашем прорыве севернее Брянска, командуя отрядом автоматчиков.

Смею думать, что брат был из тех сынов земли, что призваны хранить ее и вести к свету.

ТРАХТЕНБЕРГ P.M.

02.01.1989

246

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

С 15 июня 1938 года, в течение одного часа (это произошло ночью) я стала круглой сиротой в шесть лет и семь месяцев от роду, а моя сестренка Аэлла — в одиннадцать лет, так как маму тоже арестовали как жену «врага народа»... Маму арестовали... после расстрела отца... Отца же арестовали 13 декабря 1937 года во время отдыха в Сочи, перевели в Бутырскую тюрьму в Москве, 26 апреля 1938 года приговорили к расстрелу и убили.

Нас отправили с сестренкой в Таращанский детский дом на Украине... Началось наше «счастливое детство». Когда я пошла в школу, а она была за пределами детдома и в ней учились дети из города, я поняла, что они «домашние», а мы «казенные» (детдомовские). Что ожидало нас в будущем? Работа на заводах и фабриках с 14 лет (старше в детдомах не держали) или окончание ФЗО, так как ни в техникумы, ни в институты нам, детям «врагов народа», поступать было нельзя.

Началась Великая Отечественная война. Город Таращу оккупировали немцы, ее сдали за несколько часов. Вылезли мы из окопов, которые сами же и вырыли в детдомовском саду, и оказались вообще брошенными на произвол судьбы, так как воспитатели и другие взрослые работники детдома ушли в свои семьи, а мы, дети, начали самостоятельную «новую жизнь» при «новом порядке». Мальчиков и девочек, кому исполнилось 14 лет, немцы сразу же угнали в Германию, ребят еврейской национальности расстреляли у нас на глазах... Нас оставалось совсем немного. Кто чуть покрепче был, нанимались в батраки на хутора, но лишние рты никому не были нужны, поэтому таких «счастливчиков» было мало. А мы, малолетки, остались в одном корпусе на естественное вымирание...

Мильда Арнольдовна ЕРМАШОВА, г. Алма-Ата

14 ноября 1937 года ночью в нашей квартире в Ленинграде раздался звонок. Вошли трое мужчин с собакой, папе сказали, чтобы он одевался, и стали производить обыск. Перерыли все, даже наши школьные сумки. Когда повели папу, мы заплакали. Он нам сказал: «Не плачьте, дети, я ни в чем не виноват, через два дня вернусь...» Это последнее, что мы слышали от своего отца. Так он и не вернулся, о судьбе его ничего не знаем, писем не получили.

На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: «Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее — враг народа». Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду.

Отец мой, Петров Иван Тимофеевич, работал рабочим на заводе «Арсенал» в Ленинграде. Мать, Агриппина Андреевна, работала на фабрике. 27 марта 1938 года арестовали и ее. Вместе с мамой забрали меня и брата. Посадили на машину, маму высадили у тюрьмы «Кресты», а нас повезли в детский приемник. Мне было двенадцать лет, брату — восемь. В первую очередь нас наголо остригли, на шею повесили дощечку с номером, взяли отпечатки пальцев. Братик очень плакал, но нас разлучили, не давали встречаться и разговаривать. Через три месяца из детского приемника нас привезли в город Минск, в детдом имени Калинина. Там я получила первую весточку от мамы. Она сообщила, что осуждена на десять лет, отбывает срок в Коми АССР.

В детдоме я находилась до войны. Во время бомбежки потеряла брата, всюду его разыскивала, писала в Красный Крест, но так и не нашла.

ПЕТРОВА Людмила Ивановна, г. Нарва

ГЛАВА II. ЕЖОВ—БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     247

Мать мою Завьялову Анну Ивановну в 16—17 лет отправили с этапом заключенных с поля на Колыму за собранные несколько колосков в карман... Будучи изнасилованной, моя мать 20 февраля 1950 г. родила меня, амнистий по рождению дитя в тех лагерях не было. Так началась моя жизнь вообще и жизнь «ЗК» в детских бараках, куда матери ходили кормить детей в отведенное для этого время. Это была единственная радость общения. Мать не отдала меня на воспитание жене начальника лагеря, которая не имела своих детей и очень просила отдать меня, сулив матери разные льготы.

НА. ЗАВЬЯЛОВА 10.11.89

30 марта 1942 г. я находился в детдоме, сейчас точно не помню этот поселок, это пригород г. Баку. Голодно было в нем, вот после скудного завтрака многие отправлялись побираться. А что приносили — делили на всех. 30 марта 1942 г. решил и я попытать счастья. Ушел и больше не вернулся. Сбежал? Нет, совсем другое. На станции Сабунчи (ходила в ту пору электричка) ко мне подошел военный, спросил: «Ты откуда тут такой взялся?» Я ему рассказал все: и откуда я родом, и про детдом. Он спросил: «Что, сбежал?» — «Нет!» Тогда последовал новый вопрос: «Есть хочешь?» Да, есть я здорово хотел. «Тогда поехали со мной». У вокзального садика стояла черная эмка, шофера не было. Вот мы и поехали, привез же он меня во внутреннюю тюрьму НКВД. По дороге все время меня расспрашивал: где родился, крестился, есть ли родственники,

...Как я только потом узнала из документов, моя мать в 1941 году «высказала недоверие сообщениям печати и радио о положении в стране и на оккупированной территории». После ареста матери в 1941 г. меня с братом отправили в приемник-распределитель НКВД, а затем в 1942 году вывезли из блокадного Ленинграда в Ярославскую область. О родителях мне говорили, что они умерли от голода, я и не разыскивала их. Но как-то насторожило то, что я была в распределителе НКВД.

Оказывается, матери дали 10 лет по статье 58-10. Умерла она в Ленинграде в тюрьме в феврале 1942. Об отце пока ничего не знаю.

Переписываюсь с теми, с кем была в детдоме. Детдомовцы вспоминают, как дети-дистрофики подходили к лагерю заключенных в Ярославской области и выпрашивали у них хоть какую-нибудь одежду, чтобы не окоченеть от морозов, ведь из Ленинграда нас выслали практически в чем мать родила... Вспоминают, как врач снимал с покойников телогрейки и отдавал детям. Ведь практически детские дома были колониями для несовершеннолетних.

Лидия Анатольевна БЕЛОВА 1990г.

Маму забрали при мне, я помню, в 1950 г. мне было 10 лет. Меня отправили в Даниловский приемник, а оттуда в детский дом. В Даниловском приемнике меня били и говорили, что я должна забыть своих родителей, так как они враги народа.

Светлана Николаевна КОГТЕВА, г. Москва 4.07.1989

248

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

знакомые в Баку? Ответил — нет. Их и в самом деле не было. По приезде меня тут же спровадили в подвал, где, не видя дневного света, провел <больше> года. В то время мне не было и 15-ти лет. Вышел я оттуда, вернее сказать, вынесли, в апреле 1943-го, больного с распухшими ногами (цинга, пеллагра), с клеймом Особого совещания, пять лет лишения свободы, как социально опасный элемент, ст. 61-1 УК Азербайджанской ССР. Причем к годам был прибавлен один год. Перевезли в Кишлы, там была пересылка, где я и попал в тюремную больницу, немного подлечили, и этап в Красноводск, затем Ташкентская пересылка. В ноябре месяце, больной вдобавок тропической малярией, был сактирован...

С.А. МАШКИН, г. Красный Сулин Ростовской обл.

12.08.1993

Мой отец, Загорский Леонид Константинович, экономист, и мать, Загорская Нина Григорьевна, телефонистка, были арестованы в 1937 году. Отец умер в тюрьме, о матери ничего не сообщили.

Родители мои были привезены на Сахалин, но откуда, я не знаю, где-то в конце 20-х годов. В то время Сахалин был вторыми Соловками, там очень много погибло людей. Отца привлекали к бухгалтерской работе, а мать работала там телефонисткой с 1936 г. и до ареста была домохозяйкой. В детдом <мы> с сестрой попали в 1938 г. трех с половиной и четырех с половиной лет. Жила я там до 1943 г., а затем попала к бездетным супругам и была увезена в Волгоградскую обл. в 1946 г.

В детдоме я жила все время в дошкольной группе детей.

Детские дома для таких детей, как мы, находились в основном в маленьких гиляцких поселках на р. Амур. Наш поселок, куда мы впервые поступили, назывался Маго... Дома представляли собой длинные деревянные бараки. Детей было очень много. Одежда плохая, питание скудное. В основном суп из сухой рыбки корюшки и картошки, липкий черный хлеб, иногда суп из капусты. О другом питании я не знала.

Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой о стену и кулаками по лицу, за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: «Вы никому не нужны». Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцами и кричали: «Врагов, врагов ведут!» А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало. Белье и одежда поступали из конфискованного имущества родителей...

В 1940 г. мне было пять лет, а сестренке шесть, когда нам пришло сообщение о смерти отца. А года через три, в 1943 г. незнакомая женщина привела меня к себе домой, то своему мужу сказала: «Вот, привезла я арестантку. Теперь будешь жить у нас, а не хочешь — пойдешь опять в детдом, а оттуда в тюрьму». Я заплакала и сказала, что хочу жить у них. Так меня взяли в дочери люди. Мне в то время было уже восемь с половиной лет. А с сестрой мы были разлучены. Увидеться больше не пришлось. Долгие годы искала я ее, обращалась в разные инстанции, но никто мне не помог...

САВЕЛЬЕВА Наталья Леонидовна, г. Волгоград

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ, ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     249

13 октября 1937 года отец послал меня в магазин купить продукты. Когда я вернулась — у нас производят обыск. Ничего не нашли, потому что нечего было искать. Взяли книгу Ленина, вложили туда паспорт отца и повели в город. Он сказал нам последние слова: «Дети, не плачьте, я скоро вернусь. Я ни в чем не виноват. Это какая-то ошибка...» И все, с тех пор мы больше ничего о нем не знали.

А в конце апреля 1938 года мы с мамой написали Сталину письмо. И 8 мая пришли и арестовали маму, а нас взяли в детский дом, троих детей. Я была самая старшая, мне было четырнадцать лет, другому брату двенадцать, а третьему — шесть. Я до сих пор не могу без слез вспоминать эту трагедию. Находились мы в детском доме № 5 города Кузнецка. Там было очень много детей из Москвы: Александра Дробнис (ее отец был членом Политбюро), Чапский Карл, Демченко Феликс, Логоновский Юрий, Бальковская Ванда, Виктор Вольфович. Некоторым уже было по четырнадцать лет, надо было вступать в комсомол, но нам сказали: если вы отречетесь от родителей и сообщите по радио, мы вас примем. Но это сделал только один... Шура Дробнис сказала: лучше пойду уборщицей, все невзгоды переживу, но от родителей не откажусь!

Я училась в железнодорожной школе. Смотрели на нас действительно как на врагов, а пионервожатая всегда говорила: «Яблоки недалеко падают от яблони...» Эти слова, как ножом, резали по сердцу.

Мой дальнейший жизненный путь... Участник Великой Отечественной войны. Дошла до Кенигсберга. Нашла брата, мать (взяла ее из лагеря, отбыла она восемь лет).

БЕЛОВА Александра Яковлевна, г. Кузнецк

Мой отец Кулаев Александр Александрович, по национальности татарин, был арестован весной 1938 года во Владивостоке. Помню, что он ушел на работу и больше не вернулся. Позже, в августе 1938 года, была арестована мать, Кулаева Галина Федоровна, русская. Ей в то время было лет двадцать семь. В семье было четверо детей: я — старший, 1929 года рождения, следующий — Анатолий, шести-восьми лет, затем Владимир, наверно, пяти лет, и Витя — грудной... Нас всех вместе повезли в тюрьму. Очень ясно вижу мать, почти раздетую, с распущенными волосами, на весах. И когда какой-то мужчина вел нас, троих, мимо по узкому коридору, она страшно закричала и бросилась к нам. Мать оттащили, а нас вывели. Помню там же — детские люльки, в одной из них, вероятно, был и маленький Витя.

Никогда больше матери я не видел. Нас троих поместили почему-то в школу для глухонемых. Потом она была расформирована... Так случилось, что я попал в больницу, а когда вернулся, братьев уже не было. Мне сказали, что Толю и Вову отправили в Одесский детский дом. Я же был после этого в приемнике-распределителе и где-то в 1939 году попал в детдом города Петровск-Забайкаль-ского Читинской области.

Никогда больше никого из своих родных я не видел и ничего о них не знаю. Может быть, они живы? Если не отец и мать, то братья? Кто-нибудь из них? Ведь не должно же быть так, чтобы кроме меня не осталось на земле ни одного родного человека?

БАРАМБАЕВ Георгий Александрович, хутор Вербовый Лог, Ростовская область

250

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

Моего отца арестовали в 1936 или в 1937 году, дальнейшая судьба его мне не известна. Знаю, что до этого он работал бухгалтером в Кемеровской области. После ареста отца мы с мамой уехали к ее брату и там боялись, что нас тоже заберут. Мама все ходила, справлялась об отце, но никто никаких сведений не дал. На почве голода в 1942 году мама умерла, и я осталась одна, двенадцати лет... В это время я была очень голодна и раздета. Ходила побираться в магазины, и мне подавали кусочек хлеба, кто что мог. Посторонние люди заметили меня и видели, как я страдала. Они-то и помогли отправить меня в детский дом, где я прожила пять лет. Я настолько была напугана, что в детдоме сказала другую фамилию: вместо Ульяновой — Борисова... Так и осталось.

БОРИСОВА Тамара Николаевна, г. Серпухов

Мой отец Фабель Александр Петрович (эстонец по национальности) во время революции был комиссаром службы наблюдения и связи Онежско-Ладожского района, начальником службы наблюдения и связи Балтфлота (Кронштадт). В 1934-1935 гг. служил в Севастополе — помощником начальника школы связи Черноморского флота. Полковник. Был арестован в 1937 году, в 1939-м — расстрелян, впоследствии реабилитирован. Мать осуждена на восемь лет, отбывала срок в Темниковских лагерях. Нас было трое детей: старшей сестре — тринадцать лет, мне — одиннадцать и брату — восемь.

Попали мы все в детприемник-распределитель НКВД в Севастополе. Нам предлагали отказаться от родителей, но никто этого не сделал. В декабре 1937 года нас перевели в детдом для детей «врагов народа» в Волчанске Харьковской области.

В детдоме собрались дети «врагов народа» из разных городов Советского Союза: Севастополь, Симферополь, Керчь, Одесса, Киев, Смоленск, Москва, Минск, Ленинград... Мы постепенно стали любить нашего директора Леонтия Елисеевича Литвина. Он был очень строгим. Но нас не обижали, не оскорбляли. А ведь мы были не такими-то хорошими. Все обиженные, оскорбленные, обозленные, не понимавшие, за что пострадали наши родители, злыми... В сентябре 1938 г. его перевели в другой детдом, где надо было навести порядок. К нам пришел другой директор. Мы требовали, чтобы нас отправили к Леонтию Елисеевичу. И наш детдом в Волчанске расформировали: старших отправили к нему в с. Гиёвку Харьковской области, а остальных ребят расформировали по другим детдомам. Леонтий Елисеевич сделал для нас то, что вряд ли сделал кто-нибудь другой. Он дал нам возможность до войны закончить в детдоме 10 классов. Не каждый ребенок в семье до войны мог получить среднее образование, а в детдомах после седьмого класса всех отправляли на работу. <...> Школа была при детдоме, учителя приходили к нам. Я закончила школу в 1941 г. — 14 июня сдала последний экзамен, а 22-го началась война. Я даже еще успела поступить в Харьковский медицинский институт — это детдомовская девочка, дочь врага народа. А все благодаря Леонтию Елисеевичу.

Я хочу сказать, что в то страшное время не все люди были жестокими, равнодушными, трусливыми. На моем пути попадались такие, которые очень помогали мне, даже спасали от гибели. И первым был Леонтий Елисеевич. В 1939 году, когда мы поступали в комсомол, он поручился за меня. Я этим очень гордилась, а все девочки мне завидовали.

Началась война. Мы, десятиклассники, уже были выпущены из детдома, имели паспорта, некоторые стали студентами. Он нами гордился, так как сам

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     251

Мой отец Дубов Александр Григорьевич работал начальником управления военного строительства в Батуми. Его арестовали в 1937 году и приговорили к высшей мере.

Мать арестовали тогда же как ЧСИР и дали восемь лет лагерей, которые она отбывала в Потьме и в других местах.

был из простой крестьянской семьи, кончил педучилище, а мы были уже грамотнее его. По своим человеческим качествам он был умным, даже мудрым, строгим и добрым. Он давно понял, что мы самые обыкновенные дети, ничего враждебного в нас нет.

И вот детдом стал эвакуироваться. Леонтий Елисеевич не оставил на произвол судьбы никого из нас, забрал вместе с детдомом.

В Сталинградской области (г. Серафимович), куда привезли детдом, устроил нас всех на работу (нас было пять девочек, мальчики сразу после школы ушли на фронт. Никто не вернулся). Когда немцы летом 1942 года приблизились к Сталинграду, он обещал нас опять взять с собой, если детдом будет эвакуироваться. Но я пошла добровольно в армию; правда, меня отправили обратно как «дочь врага народа»...

ГРАБОВСКАЯ Эмма Александровна,

г. Одесса

Маму забрали задолго до рассвета... К нам постучали. Мама открыла. Вошел мужчина в форме, с наганом на боку. Приказал маме одеться и следовать за ним. Сам же не соизволил выйти, пока мама одевалась. Мы с братом стали плакать, но мама говорила, что она ни в чем не виновата, что там разберутся и она вернется.

Для нас начались голодные и холодные дни. Через несколько дней к нам зачастили какие-то люди. Они делали опись имущества. А что там было описывать, если мы жили в проходной комнате, все наши пожитки располагались в сундуке. Из сундука небрежно выбрасывали подушки, перья летали по комнате. И так несколько дней подряд, одно и то же. За это время никто не спросил нас, чем мы питаемся. От холода по углам комнаты выросли грибы.

После нескольких дней абсолютного голода, нам соседи принесли тарелку похлебки. Поняв, что мама наша не вернется, они продолжали нас поддерживать. Сосед дядя Андрей вернулся с фронта без ноги, получал какой-то скудный паек, и они с женой делились с нами. Потом все тот же дядя Андрей ходил на костылях в органы власти, чтобы нас забрали в детдом. Когда меня привели в детдом, там стояла наряженная елка...

В 1948 году меня отправили в Глинск, где находился мой брат. Вот здесь-то я и узнала, что являюсь дочерью «врага народа». Во всех моих поступках проступало сходство с матерью, и все-то я делала с особым умыслом, чтобы навредить. И даже наш организованный побег, закончившийся неудачно, был расценен как запланированная встреча со шпионами (я тогда училась в 3-м классе). В Глинск мама написала нам два-три письма с большими интервалами. В каждом писала, что больна, находится в больнице. Письма эти перечитывались директором и воспитателями.

Когда умер Сталин, мне сказали, что маму должны освободить, так как мне было 14 лет. Но я не знала, что мамы уже давно нет.

Л.М. КОСТЕНКО

252

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

Я инвалид детства. Когда родителей арестовали, я была в Евпатории, в кост-но-туберкулезном санатории «Красный партизан». Врачи отстояли меня и содержали до поправления, пока я не стала ходить. Хотя было письмо, чтобы меня немедленно отправили в детдом, так как дети «врагов народа» не могут пользоваться нашими санаториями. Но главврач ответил, что дети за родителей по Конституции у нас не отвечают. Мне было одиннадцать лет. Спасибо ему, меня долечили!

ДУБОВА Изольда Александровна

Мой отец Семенов Георгий Дмитриевич, начальник радиостанции Лензоло-тофлота, был арестован в п. Качуг Иркутской области в 1938 г. Это все, что мне о нем известно. Мне было два года. Мать, беременная вторым ребенком, сутками простаивала около тюрьмы КГБ на улице Литвинова г. Иркутска. Ребенок родился больным, врожденный порок сердца, это моя сестра Фаина. Она жила очень мало. Мы прошли детский дом, так как мать тоже была арестована, а старые бабушка с дедушкой (он вскоре умер) не могли нас содержать. Дедушка опух от голода и умер. Теперь эти ужасы отошли в прошлое, но они страшно искалечили нашу жизнь.

Мне ничего не известно об отце, кто он, откуда, есть ли у него какие-то родственники, а значит, и у меня...

Я одна как перст в этом мире, который всегда был так зол ко мне, хотя я пела в детском хоре песни, восхваляющие «вождя народов», и с упоением танцевала лезгинку. И костюмчик мне в детдоме сшили с галунчиками, и гордилась я, маленькая девочка, вскрикивала: «Асса!», а зал рукоплескал. Это страшное воспоминание жжет злым осколком сердце.

Маргарита Георгиевна СЕМЕНОВА

1989 г.

Архив НИПЦ «Мемориал». №144

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДЕТЕЙ РЕПРЕССИРОВАННЫХ

Зима 1932-1933 года в Ростове-на-Дону. Мне семь лет. Все чаще я слышу слово «голод». Появляются и другие —новые слова: рабкоп, карточки, боны, торгсин. Мама относит туда свой перстень и пару серебряных ложек — наше семейное богатство. Торгсин для меня — сказка. Я стою у витрин с выставленными там колбасами, сосисками, черной икрой, конфетами, шоколадом, пирожными. Не прошу: прекрасно понимаю, что купить этого мама не может. Самое большое, что ей удавалось купить для меня, — это немного риса и кусочек масла. Нет, я, единственный и болезненный ребенок, не голодаю. Я не хочу есть мамалыгу, такую красивую на вид, похожую на заварной крем, но, на мой вкус, отвратительную. Ненавижу я и перловку, и меня удивляет, с какой жадностью ее съедает Ленька — мальчик, что живет в квартире над нами и иногда приходит ко мне поиграть. Он тихий, добрый и не задиристый. Всегда как будто бы всех стесняется и боится. Какое-то время спустя я узнаю, что у Леньки умер дедушка, и взрослые говорят, что его не в чем похоронить. Нет гроба. Мне страшно и непонятно: значит, дедушка так и будет лежать у них мертвый дома? Я хочу расспросить Леньку, но он давно уже не приходит к нам. Потом я узнаю, что дедушке сделали гроб из разбитых ящиков и похоронили. А Ленька все не приходит. Лишь спустя много времени мне говорят, что он тоже

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     253

Архив МИЛО «Возвращение». Машинопись.

И.Г. ГЕНТОШ

умер. Они были очень тихими людьми, Ленькина семья, и голодали молча. Умерли самые слабые, старый и малый.

В Ростове в начале 30-х годов мама пошла учиться на курсы РОККа, готовившие медсестер. Кончила она их блестяще и пошла работать в отделение гинекологии Пролетарской больницы. Той зимой мамино отделение, как и многие другие, закрыли и сделали детское. У них лежат беспризорные дети, голодающие. Эти слова я уже хорошо знаю, а беспризорных видела не раз. То на базаре, где один из них — грязный, оборванный — вырвал у мамы из рук кошелек, то по дороге от бабушки вечером у огромного котла, где днем варят асфальт. Он еще теплый, и они спят, прижавшись к нему темной, грязной, страшной кучей. Дома в своей кроватке я напряженно думаю и не могу понять, почему они одни зимой спят на улице? А где же их мамы? На все мои вопросы мне коротко отвечают: «Голод». Но что же такое голод, почему он, понять я так и не могу.

Дома мама часто рассказывает о ребятах, что лежат в их отделении. Некоторых я уже знаю по именам. Сегодня вечером мама уходит на дежурство, а меня не с кем оставить. Я с радостью иду с ней. Мы быстро проходим по коридору и оказываемся в дежурке. Мама надевает халат, а потом говорит, что я могу выйти познакомиться с детьми. Конечно, из-за своей проклятой застенчивости я не решаюсь. Тогда она приводит нескольких ребят в дежурку.

Передо мной стоят в длинных, до пола, рубашках с печатями странные существа. Ясно, я понимаю, что они дети, но как же мама могла говорить, что даже хорошенькие?! Как она вообще отличает их друг от друга? Я вижу только обритые наголо головы, покрытые струпьями, невероятно худые и бледные личики с болячками на губах и тонюсенькие, как палочки, ручки.

Понять, кто их них мальчик, а кто девочка, я не могу. Кисти рук тоже покрыты струпьями, временами они задирают свисающие до пола рубашки, и тогда я вижу огромные животы, которые они расчесывают. Их поддерживают тонюсенькие палочки-ножки.

По-моему, мама поняла силу моего потрясения и тотчас увела ребятишек. Теперь дома я без конца слушаю рассказы об этих детях. Часто они совсем не предназначены мне, но что можно утаить от ребенка в двух комнатах нашей квартиры? Когда я не хочу пить рыбий жир, она рассказывает, как ребята вырывают у нее из рук ложку с ним, как вылизывают ее. Вечером в кровати слышу, как в другой комнате мама рассказывает, что сегодня удалось вынуть в последний момент из петли в уборной мальчика. Его повесили старшие за то, что не захотел отдать свою пайку хлеба. Я уже все хорошо знаю о чесотке, лишаях, кровавых поносах, выпадающей прямой кишке.

Те, что постарше, бьют во дворе больницы воробьев, пекут в золе костра и съедают с внутренностями и косточками. Я часто слышу о смерти. Всю свою жизнь помнила мама мальчика, совсем маленького. Он умирал долго и трудно. В последнюю ночь она сидела рядом с ним не отходя. Он бредил, метался и в бреду все звал мамку и просил «картопли». Уже рассвело, он вдруг затих, успокоился, широко открыл глаза, осмысленно посмотрел на маму, улыбнулся и сказал: «Мамка пришла, картопли принесла».

И умер.

Не война, не блокада, не оккупация, даже не засуха... Богатейший наш юг! Пройдет еще много-много лет, прежде чем я пойму, что причина — еще в одном новом и очень для меня тогда трудном слове коллективизация...

254

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

1935 год. После продажи КВЖД японцам всем русским подданным было предложено покинуть Харбин, хотя семья моего деда приехала на строительство КВЖД еще в начале века; они одними из первых осваивали русский Харбин. Почти вся наша многочисленная семья решила уехать на родину своих предков — в Россию (то есть в СССР). Все это решили взрослые, а мы, дети, радовались необычайной суете сборов, новым встречам, новым городам. Мне тогда исполнилось шесть лет...

Но вот наступил 1937 год. 9 февраля, как всегда, отметили мой день рождения, мне исполнилось 8 лет, а 13 февраля ночью в дверь нашей квартиры громко постучали. А дальше — трудно описать. В квартире все перевернули, содержимое шкафа и комода выбросили на пол, заглядывали под кровать, срывали со стен картины, трясли книги, даже в кастрюли заглядывали. Видимо, ничего не нашли, что им было нужно. Громко выругавшись, скомандовали папе: «Собирайтесь!» и увели. Осужден он был ОСО НКВД по статьям 58-6 и 58-10 УК РСФСР и отправлен на Колыму, где он пробыл 20 лет. Старший брат отца, Александр Пантелеймонович Фуртат, также был арестован в Москве и расстрелян в 1937 году

Отец освободился незадолго до смерти и умер реабилитированным в марте 1957 года, в возрасте 49 лет.

После ареста отца, летом 1937 года, нас с мамой по этапу отправили в ссылку в Сибирь, сначала в Тюменскую область, а затем в Тобольск. В дороге мама заболела брюшным тифом, а я — скарлатиной. По прибытии в Тобольск нас сразу поместили в инфекционную больницу в разные отделения, где я пробыла полтора месяца, а маму выписали через месяц. В ссылке каждые 10 дней мы должны были отмечаться в органах НКВД (комендатура). Мы были одной из первых партий ссыльных в Тобольске, и отношение к нам местного населения было настороженно-враждебным. Мы часто слышали вслед: «Вот идут враги народа!» Родители-тобольчане не разрешали своим детям подходить к нам, а тем более играть и разговаривать. В школе никто не садился за партой рядом, я в классе долго сидела одна, хотя мест не хватало.

Примерно через год, когда в Тобольск прибыло еще несколько партий ссыльных, и местные жители, присмотревшись к нам, уже не были столь агрессивными, некоторые даже предлагали помощь.

Галина КРАВЧЕНКО

«30 октября» (газета общества «Мемориал»), № 3, 2000.

<...> Мать арестовали 1 августа 1937 года, и остался я с тремя младшими братьями — Вовой, Толей и Александром. Мне было двадцать лет. Меня постоянно вызывали на Лубянку, Кузнецкий мост, но чаще всего — на Мясницкую, 11. Это был чистый ад —в 30—40-метровую комнату вызывали к 9 утра сразу человек 300 тех, чьи родственники были репрессированы. Брали подписку о невыезде, обязательства, что я буду сообщать по месту жительства, учебы, pa-боты и т. п., что мои родители враги народа; в противном случае я сам буду осужден по 58-й статье. Я знал, что мои родители кристально чистые, честные, трудолюбивые люди, но все газеты, радио, плакаты на всех углах призывали к уничтожению врагов народа и их детей — ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Моих младших братьев сначала на «черном вороне» отвезли в Даниловский монастырь, приспособленный под детприемник, а затем распределили по разным спецдетдомам особого назначения, находящимся в ведомстве НКВД.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     255

В семье моего отца — семье Назарчуков со станции Пограничной под Владивостоком — было 7 человек детей. Все талантливые — и музыканты, и актеры, и будущие ученые. Потому что очень талантлив был отец, хотя и работал всего-навсего рассыльным телеграфа. В живых осталось трое — два брата и я. Все остальные — отец, два брата и сестра — погибли в 1937 году. А младший брат отбыл 10 лет. Никогда не забыть, как наша мать металась по стране и искала своего мужа и детей по всем лагерям... И напрасно — их уже не было на свете. Теперь на руках у меня 5 реабилитаций и свидетельство о смерти матери. Иногда думаю — как можно было все это вынести!

Т.Е. ФРОЛОВА, г. Ставрополь

Колючая правда. — Хабаровск, 1990. С. 29.

Я родилась в Ленинграде в семье командира Красной Армии Кривошеина Бориса Евгеньевича. Моя мать, Кривошеина Татьяна Александровна, была по образованию художник-архитектор. В семье было трое детей.

Отец мой окончил в июне 1914 г. Московское Александровское училище в один год с М.Н. Тухачевским. Был выпущен подпоручиком в Кексгольмский Гвардейский полк в Варшаву. Принял участие в первой мировой войне, в 1916 г. получил звание полковника и принял 22-й Сибирский полк. Имел серьезные ранения и отравление газами, получил 10 боевых наград и золотое оружие. После революции перешел в Красную Армию и принял участие в ее формирова

Старшему из них — Александру — вскоре дали 5 лет и отправили в Карелию на лесоразработки. Там его уголовники изнасиловали. Он убежал ко мне в Москву. Шестнадцатилетним ушел на фронт, в семнадцать стал командиром взвода и погиб смертью храбрых.

Второму брату, Анатолию, было 9 лет. В детском доме его травили, называли не иначе как врагом народа. Он плакал, убегал, его ловили, били, сажали в карцер (подвал), не давали есть. В конце концов брат с таким же, как он, «врагом народа» убежал в город Энгельс к его родным, а родных тоже пересажали. Беспризорничал, работал в совхозе. В 1943 году ушел на фронт. Из-за боязни, что его разоблачат как «врага народа», сменил фамилию, имя, отчество, год рождения, терял документы. Так все с испуга запутал, что и сам уже не может распутать.

Прошел через Даниловский монастырь и младший брат — 6-летний Володя. Всю жизнь скитался по чердакам да общежитиям и сейчас стоит в очередь на жилье. Да кто ему даст!

Мой старший брат — Иван, живший в Москве, после ареста отца и матери три года не мог устроиться на работу, а ведь у него было уже двое детей.

Меня даже на фронт не сразу взяли: есть, мол, приказ Сталина — не давать грозное советское оружие в руки детей врагов народа.

А семеро из восьми детей «врагов народа», родители которых были уничтожены властью, защищали родину. Четверо погибли на войне. Трое получили увечья.

И таких семей, как наша, было очень много.

Михаил Яковлевич БЕЗЗУБИКОВ «30 октября» (газета общества «Мемориал»), № 35, 2000.

256

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

нии, занимал высокие командные должности. Погиб он до начала репрессий. Мать осталась с тремя детьми в возрасте от шести недель до шести лет.

Моя мать была арестована в ночь с 9 на 10 декабря 1940 г. Это была страшная ночь. Пришли двое: оперативник Костерин (брюнет среднего роста) и следователь Климентьев (блондин, высокого роста), который потом при допросах изыскано издевался над моей матерью. Обыск в нашей большой квартире продолжался всю ночь, утром мать увезли, оставив нас без средств. Таким образом, наша голодная жизнь началась еще до войны и блокады.

Мы остались на попечении няни, которая заменяла нам бабушку, без средств к существованию. Нас должны были тоже репрессировать, но этому помешали начало войны и блокада. К нам подсылалась одна негодная женщина, дочь сексотки, известной под кличкой «Клеопатра». Но мы вели себя очень осторожно и на ее провокационные высказывания не отвечали, наоборот, мы были примерными детьми, выращенными Советской властью.

Мать осудили 24 марта 1941 г. на 6 лет лагерей и 4 года поражения в правах. 15 июня 1941 г. ее вывезли из Ленинграда. Срок свой она отбывала в Карагандинских лагерях.

Пережить нам пришлось много: очереди в приемной «Большого дома», чтобы узнать, где она содержится, и очереди для передачи денег (раз в месяц) на Шпалерной улице. Узнали, что у нас в стране нет политического кодекса, есть только уголовный кодекс с политической статьей «58».

Первое время мы не чувствовали себя униженными, жизнь шла нормально, мы учились, но стали голодными. Я не могу говорить о том, что знакомые от нас отвернулись. Люди нас не избегали при встрече, но в дом не ходили. В нашем престижном доме нас жалели, старались подкормить, жертвовали няне иногда деньги. Но все равно мы жили впроголодь, поэтому в блокаду умерли брат, сестра и няня. Я осталась одна. Меня выходила моя школьная учительница Надежда Ефимовна Ковалева (13-я школа Петр. р-на).

Пережив зиму 1941-42 г. в блокадном Ленинграде и потеряв всех родных, я весной 1942 г. устроилась мотористом в СЗРП, т. к. до войны занималась в яхт-клубе «Водник» водо-моторным спортом. В мае 1942 г. наши катера отправили на «Дорогу жизни» перевозить людей и грузы, начиная с продовольствия и кончая взрывчаткой, и оттуда меня хотели возвратить в город, как дочь «врага народа». Когда меня вызвали в СМЕРШ, я сказала: «Я дочь командира Красной Армии и имею право защищать Родину!» К моему счастью, капитан госбезопасности был порядочным человеком, оставил меня, но все же держал под наблюдением.

Моя мать была в Карлаге до 1943 года, потом в ссылке. В 1957 г. она была реабилитирована, но я все равно чувствовала себя иногда изгоем нашего социалистического общества.

КРИВОШЕИНА Марина Борисовна, г. Санкт-Петербург

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

Отец мой, Рыков Михаил Евдокимович, был арестован в г. Новосибирске 1 августа 1937 г. (было у него два ромба). Мама, Рыкова Нина Эдуардовна, была арестована 10 октября 1937 г. в Москве (работала она старшим инспектором Комитета СТО при СНК СССР).

После ареста родителей мы с сестрой и бабушкой продолжали жить в нашей же квартире по адресу: Чистые пруды, дом 12, корпус 2, кв. 66 (это был дом

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     257

кооперативный, военной кооперации). Только занимали мы уже не всю квартиру, а только одну комнату, так как одна комната (папин кабинет) была опечатана, а во вторую еще при нас вселился майор НКВД с семьей.

5 февраля 1938 года к нам явилась дама с просьбой проехать с ней к начальнику детского отдела НКВД, якобы он интересуется, как к нам относилась бабушка и как вообще мы с сестрой живем. Бабушка ей сказала, что нам пора в школу (учились мы во вторую смену), на что эта особа ответила, что подбросит нас на своей машине ко второму уроку, чтобы мы взяли с собой только учебники и тетради.

Привезла она нас в Даниловский детприемник для несовершеннолетних преступников. В приемнике нас сфотографировали в анфас и в профиль, прикрепив к груди какие-то номера, и сняли отпечатки пальцев. Больше мы домой не вернулись. В детприемнике выводили нас на прогулку по территории монастыря в сопровождении сотрудников НКВД.

Бабушка искала нас во всех отделениях милиции и моргах. Но ничего не узнала. И только директор нашей школы 8 февраля сообщил ей, что мы взяты в детприемник и 9 февраля 1938 г. будем отправлены в детский дом Днепропетровска. Отправляли малыми группами по 10—12 человек в сопровождении работников НКВД. Нашу группу сопровождали два мужчины и одна женщина, одеты они были в гражданское.

Детский дом № 1 Днепропетровска был освобожден от бывших воспитанников и целиком предназначался для детей «врагов народа». В основном это были дети военных и политработников. Ехали мы вместе с сестрами Панцержанскими (адмирал флота), сестрами Кирилловыми (поэт), Камилом Фраучи (сын Арту-зова) и т. д.

Через некоторое время младших детей отправили в другие города, тем самым разлучив сестер и братьев с родными, некоторым изменили фамилии. В нашем детдоме был у директора заместитель по политической части, который частенько вызывал к себе для бесед, которые сводились лишь к одному, чтобы мы отказались от своих родителей. Конечно мы этого не сделали.

Всем нам, старшим воспитанникам, хотелось быть комсомольцами, но нас не допускали и близко.

По нашей настоятельной просьбе директор детдома направил в Москву одну из воспитательниц к секретарю ЦК ВЛКСМ за советом, или вернее, разрешением о приеме нас в комсомол. Получив от секретаря ЦК ВЛКСМ разрешение, нас приняли.

В начале войны мы с группой городских ребят, во главе с нашей воспитательницей, выехали в колхоз для уборки урожая. Вернувшись из колхоза, детского дома мы не застали, он эвакуировался в тыл страны. А через три дня в город спустился немецкий десант. И выходили из города кто как мог, без документов, денег и вещей. С горем пополам добравшись до г. Энгельса Саратовской области (там должна была быть моя бабушка) уже в октябре 1941 г., бабушку я там не застала, ее выслали в Ялутаровск.

На заявления с просьбой взять меня в армию, систематически получала отказ.

И только в конце 1942 года, когда было очень тяжело под Сталинградом, меня призвали в армию. Прошла я от Сталинграда до Берлина, закончила войну командиром зенитного расчета, старшим сержантом. Демобилизовалась в октябре 1945 года.

Г.М. РЫКОВА, г. Москва

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

258

ДЕТИ ГУЛАГА 1918-1956

№ 145

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ B.C. СЕРБСКОГО

Что я помню? Барак.

Потом в бирюсинском детдоме, ухаживая за животными, я очень часто вспоминал его — в свинарнике, конюшне, коровнике были такие же не до потолка перегородки, как в том бараке на Колыме. В каждой из клетушек много народа и плотный запах. В этой толчее мы с мамой. И ее имя Женя. Это имя много лет было моей мальчишеской тайной. Никогда и никому я не говорил, как звали мою маму.

Зимой 1957 года в цехе Норильского комбината, где я работал мастером смены, меня позвали к телефону, и сквозь грохот станков я едва расслышал взволнованный голос жены. Она сообщала, что в Норильский горздрав пришло письмо: меня разыскивают родственники из Москвы. Я задал ей всего один вопрос: «Как они назвали мою маму?» Она ответила: «Евгения».

Через два года свою первую дочь я назвал Женей.

На всю жизнь запомнил два слова: Колыма и Магадан, понимая, что я там не родился, а был туда привезен. А где и когда родился?

К сожалению, и сегодня, перешагнув порог пенсионного возраста, я этого не знаю. Родственники называют день — 1 мая 1933 года. Вполне возможно, — день этот очень хорошо запоминается. Но кто подтвердит? А где? Скорее всего, в верхнеуральской тюрьме — политическом изоляторе, — так благозвучней. Но пока такого документа нет. Достоверно одно: в тюремной камере, но в первомайский день. В автобиографиях, а их, как и каждому советскому гражданину, приходилось писать часто, я сообщал: «Родителей не помню, воспитывался в детских домах, закончил, работал...»

А что было до детских домов? Кто были родители? Родственники? Вопросов много.

В 1964 году меня вызвали в отдел КГБ в Норильске и вежливо объяснили, что писать больше никуда не надо, — все, что можно, мне сообщено. Получил я к тому времени свидетельства об их смерти: отца — 13 октября 1937 года — от тромбофлебита и матери — 10 января 1942 года — от крупозной пневмонии и письмо прокурора Курской области об отказе в реабилитации (Курский областной суд реабилитировал их только 17.10.1988 г.).

Мама, член партии с 1918 года (еще до советизации Грузии), была в числе первых организаторов комсомола Закавказья, работала в Тбилиси вместе с Борисом Данеладзе, Ашхен Налбандян (мать Булата Окуджавы), Мишей Окое-вым, Иваном Пудиковым и другими. Была направлена на учебу в институт красной профессуры. Практически вся комсомольская организация Грузии была уничтожена Сталиным и Берией. Необолганным остался только Борис Данеладзе, умерший в 1923 году.

Предчувствия о расстреле отца и матери подтвердились. Недавно я получил новые свидетельства о смерти родителей 13 октября 1937 года, в которых в графе «Причина смерти» указано: Расстрел.

Свидетельства выписаны 21.06.1989 г. Магаданским загсом.

Недавно меня выборочно познакомили с делом № Р-8786, находящимся в архиве управления МВД Магаданского облисполкома, на котором грифы: «Хранить вечно» и «Совершенно секретно».

Вот некоторые документы из этого дела.

ГЛАВА II. ЕЖОВ —БЕРИЯ. ПРЕДВОЕННЫЕ РЕПРЕССИИ. 1937-1941 год (первое полугодие)     259

Отчество перепутано.

Начальнику ОЛП

На ваш запрос через начальника п/л пункта им. Берзина

На списочном составе вверенной мне командировки состоят з/к, водворенные в СЕВВОСТЛАГ за КРТД в количестве 180 человек, среди которых имеются отдельные лица, которые до сих пор являются ярыми неразоружившимися троцкистами и между собой ведут контрреволюционные работы.

Удобным местом для сборищ этой группы троцкистов является отделенная от общего барака комната, где живет ярый троцкист Сербский Соломон Наумович с женой Захарьян Евгенией Митрофановной*, оба осуждены за КРТД, имеющие при себе сына в возрасте 4—5 лет. В эту комнату собираются троцкисты: Шпитальник Петр Захарович, Яичников Анатолий Левитович, Крацман Моисей Исаакович, Балясный Абрам Львович, Нейман Яков Самуилович, Рувижевский Израиль Наумович, Матюгов Иван Афанасьевич, Ладохина Александра Васильевна и Гладштейн Элька Израилевна, и ведут свою работу. Не раз они были застигнуты в этой комнате под видом чаепития или книгочтения. Как система — ежедневно в одно время они собираются в этой комнате, куда заходят другие заключенные из соседних бараков, коих они безусловно обрабатывают. Если бы не отдельная комната супругов Сербского и Захарьян, каковая служит для этой троцкистской группы штабом и убежищем, им бы собираться было бы негде.

У Сербского в Захарьян имеется сын 4-5 лет, которого мать воспитывает в контрреволюционном духе, т. е. запрещает ребенку петь пионерские песни, учить стихи пионеров-октябрят, не дает возможности понять ребенку, кто был Владимир Ильич. Ребенок резвится, слыша имена вождей рабочего класса СССР от детей вольнонаемных служащих, но мать категорически и с угрозами воспрещает ему их воспринимать и произносить. Если мальчик случайно вырвется и соединится играть с пионерами прииска, мать — Захарьян сейчас же уводит его домой и делает ему свое нравоучение. Ребенок лишен всякой возможности получить должное воспитание, лишаясь детского развлечения, как участие с пионерами в играх, посещение дет. площадки и сада, он выращивается замкнутым от действительности советского веселья и радостной детской жизни и выковывается в будущего троцкиста.

Вся эта группа во главе Сербского и его женой не выполняют лаг. распорядка, режим лагеря им чужд и ненавистен.

Ко всем проводимым в лагере кампаниям и мероприятиям она относится враждебно, так например: все категорически отказались от дактилоскопирования, мотивируя, что это должны делать только уголовные преступники, считая себя важными политическими преступниками, участие в производимых ударниках по лагерю никогда не принимают, заявляя открыто: «Пусть таковые проводят командование прииска и лагеря». На работу они всегда выходят с опозданием и к работе относятся пассивно. На поверку в лагере, устраиваемую в порядке приказа УСВИТЛ НКВД, не выходят. За нарушения лаг. дисциплины на них налагались дисциплинарные взыскания, которые однако для них оказывались маловлиятельными.

Сбор в комнате Сербского — Захарьян троцкистов, а главное женщин Ладо-хиной и Гладштейн (проживающих в жен. палатке) неоднократно воспрещалось, но они тайным путем ухитряются видеться.

В отношении участия ребенка Захарьян с детьми вольнонаемных служащих, в части посещения дет. площадки, детсада и пр., нами оказывалось всемерное

260